Владимир Малюгин - Жизнь такая, как надо - Повесть об Аркадии Гайдаре

Нет, такого чудака еще не бывало в Арзамасе!

Или вот вчера нанял лошадь на Базарной площади, усадил ребят в сани и поехал со всей ватагой по Арзамасу, а сам смеется, кнутом размахивает и кричит:

— А ну, куча-мала, поехали путешествовать!

Но особенно приятно путешествовать потому, что около каждого магазина «куча-мала» останавливалась, чудак дядя скрывался в дверях магазина и выносил оттуда килограммов десять пряников.

Все это, конечно, быстро поедалось, и «куча-мала» продолжала свое путешествие.

Когда кто-нибудь из малышей кричал: «Ой, дяденька, сейчас упаду!..» — веселый человек отвечал:

— Упадешь — не пропадешь, встанешь и пойдешь!

Петьке со Стасиком сказали, что веселый и добрый человек — это и есть писатель Гайдар, тот самый, что сочинил «Школу» и «РВС». Ребятам хотелось окончательно убедиться в этом.

Они стояли уже целый час у ворот дома. В руках у Стасика была повесть «Школа» с портретом писателя Гайдара. Стасик в сотый раз заглядывал в книгу и повторял:

— Он, Петька, честное пионерское, он…

— А я что говорю? — соглашался было Петька и тут же добавлял: — Ну а вдруг не он?

Пока ребята рассуждали да спорили, они не заметили, что Гайдар уже стоял в воротах и, улыбаясь, слушал их.

Наконец он громко кашлянул, и ребята обернулись.

— Дядя, — сказал Стасик, краснея. — А мы вот с Петькой все спорим, — он показал на книгу. — Вы это или не вы?

Гайдар взял из рук Стасика книгу и просто сказал:

— Да, это я…

И с того самого дня Стасик и Петька стали добровольными адъютантами у веселого человека Гайдара.

Проводив ребят, Гайдар сел к окну и долго глядел на пустынную тихую улицу, на каменные громады церквей, видневшихся вдали.

Хозяев дома не было, и в комнате стояла тишина. Гайдар долго сидел у окна и все глядел через заиндевелое окно. А на другой день рано утром отправился на базар. День был солнечный и чуть морозный. Он долго с удовольствием бродил по базару. Здесь все так, как в детстве. Вот знаменитые арзамасские гуси — важные, чванливые, с шеями, похожими на белых змей. Но Гайдара больше всего на базаре интересовал щепной ряд, где колхозники продавали кадки, столы, каталки. Все это так хорошо пахнет свежим, морозным, еще сыроватым деревом.

На базаре Гайдар купил небольшой стол, привязал его веревкой к санкам и привез домой. Нужно обзаводиться хозяйством, потому что приехал он в родной город не на неделю и не на месяц, а на целый год.

Гайдар забрал свое нехитрое имущество и перебрался на новую квартиру. Дружба дружбой, а служба службой. В Арзамас он приехал не пироги есть и не гостить, а работать.

На душе у Гайдара спокойно — можно начинать работу. Но сначала надо написать Рувиму, как обещал, уезжая из Москвы.

«Все на месте , — писал Гайдар Рувиму Исаевичу Фраерману. — Кончил устраиваться… Две небольшие комнаты, рядом старик со старухой. Крылечко, дворик с кустами малины, заваленный сугробами. В пяти минутах — базар, в трех минутах — широкое поле, на столе — керосиновая лампа, а на душе спокойно.

Очень я хорошо сделал, что уехал. Арзамас с тех пор, как я его оставил, изменился не очень сильно — поубавилось церквей, поразбежались монахи, да и то часть встречалась: там, на базаре, инокиня торгует потихоньку иконами, смоляным ладаном, венчальными свечами, тряпичными куклами; там, глядишь, престарелый Пимен тянет за рога упирающуюся козу и славословит ее матом или кротко поет хвалу богу и добирает в кружку до пол-литры…»

О чем еще написать Рувиму? Может, о новой книге? Нет, рано…

«…Арзамас — район крестьянский, нет здесь ни Днепростроев через Тешу, ни Магнитогорска на месте старых кирпичных сараев. Зато много кругом хороших колхозных сел и деревенек…

Послезавтра оклею обоями комнаты, тогда буду совсем свободен, и можно будет подумывать о работе. Что-то близко вертится, вероятно, скоро угадаю…»

В последнем письме Фраерман сообщал, что собирается на Кавказ. «Наверно, Рувима опять втравили в эту поездку против его желания», — думал Гайдар об этом добродушном и мягком человеке.

«…Зачем ты едешь на Кавказ? — продолжал Гайдар. — Если это по своей воле, тогда еще так-сяк… На перевале в Тубан я был в 1919 — дорога туда зимой нелегкая, хотя и красоты неописуемой. Когда лошадьми будешь проезжать станицу Ширванскую (а ее ты никак не минуешь), ты увидишь одинокую, острую, как меч, скалу; под этой скалой, как раз на том повороте, где твои сани чуть уж не опрокинутся, у меня в девятнадцатом убили лошадь…»