Николай Златовратский: А. И. Левитов

А как он безвременно погибал, мне, к моему великому горю, пришлось видеть довольно близко. Года через два-три после описанной мною встречи с Александром Ивановичем я увидался с ним уже в Москве, где я временно проживал в то время и куда переехал было на житье и Левитов. Я жил тогда в одной из таких же мансард, в которых всю жизнь провел Левитов. Сюда-то он ко мне и заявился. Я был сначала чрезвычайно изумлен, когда ко мне вошел в номер Александр Иванович, весь сияющий, веселый, предовольный.

– Вот и я перебрался в Москву! – вскричал он. – Я, знаете, ее больше люблю, чем другие города… Может быть, первые впечатления остались в душе… Здесь ведь меня в литературу крестили… Вот и теперь, поздравьте, здесь у меня уже есть перспектива-с! Не догадываетесь, в чем дело? Знаете N? Издателя иллюстрированного журнала? Ну, так вот, захожу к нему (признаться – за авансом), а он мне сразу: «Да, Александр Иванович! А мы вас-то и ждали! Не хотите ли взять у нас редакторство?» А? Каково? Вот, говорит, только жена приедет – вы с нею познакомитесь, переговорите обо всем, и дело будет в шляпе. Ведь она главным образом хозяйствует, так сказать официальная представительница… Какова перспектива-то, батенька? А? Нет, вы то подумайте, – свое дело, литературное, обеспечен буду хоть на месяц в некотором определенном смысле, вздох будет… Да что тут говорить!..

И Александр Иванович был счастлив и доволен, как ребенок… Он шутил надо мною с женой, произносил юмористические тосты в честь нашего «медового месяца» (мы только что незадолго повенчались), трунил над слугой в засаленном фраке, желавшим изобразить из себя самого галантного человека или «самоновейшего хама», по выражению Александра Ивановича. Но все это его веселье было какое-то подозрительное, чувствовалось в нем что-то зловещее. Не прошло и часа, как вдруг Александр Иванович закашлял страшным, убийственным кашлем. Он кашлял долго и мучительно, до рвоты, до полного истощения сил, так что мы должны были с женой уложить его в постель. Только теперь мы заметили, как он, несмотря на свои 50 лет, был мал, худ и бессилен. Поистине трудно было и представить, как еще в нем бодрствовал дух. Отдышавшись немного и отдохнув, Александр Иванович уже совсем не был похож на того, каким он явился. Он встал мрачный и подавленный, и глубокою грустью звучали его слова.

– Вот и вы начали уж хворать, – говорил он мне. – Ах, нехорошо как это, нехорошо… И вы, барынька, тоже не ахти здоровьем-то… А жизнь тяжела, страшна… Впрочем, простите, добрые мои, что я вас пугаю… Будьте счастливы, хотя минутку счастливы в жизни. Помогайте друг другу… Это главное… А то мы, без помощи друг ДРУГУ, – ах, тяжело!.. Ну, прощайте, буду ждать вас к себе.

Через несколько дней мы с женой разыскали Александра Ивановича опять в излюбленных им «комнатах с небилью», но, кажется, еще он никогда не занимал таких сквернейших из всех меблированных комнат. На дворе стоял мороз. Сильный ветер пронимал до мозга костей. Уже входя в вонючий и холодный коридор номеров, можно было заметить, что тут не особенно балуют жильцов, надеясь на их испытанное терпение. Когда мы вошли в крохотный номерок, на нас пахнуло той зловещей холодной сыростью, которая свойственна таким номерам. И сам Александр Иванович и его жена были в теплых пальто и чуть ли не в калошах.

– Не раздевайтесь лучше! – закричал Александр Иванович, увидав нас, – входите прямо. Черт знает, должно быть, не топят, хамы! А ведь на улице-то, говорят, что делается: светопреставление! Ну, садитесь… А я вот сейчас, – только десяток строк осталось… А ты, Надя, там скажи самоварчик, да печку бы растопить… Вот как мы разопьем горяченького – оно и потеплее будет!

Александр Иванович уселся с ногами на диван и стал просматривать корректуру своего рассказа. Десять строчек, оказалось, стоили недешево для Александра Ивановича.

– Это ужас, что они со мною делают! Да кто ему позволил издеваться надо мной, – горячился Александр Иванович, выходя из себя и с ожесточением черкая строки. – Да как он смеет кощунствовать!.. Понимает ли он, что ведь каждая строка мною взвешена и умом и чувством, каналья эдакая! Ведь это то же, что музыка… А он, изволите видеть, все слова у меня и переставил. Все, все! Не понравилось, видите ли, ему, не по канцелярскому жаргону пишу… Ах, каналья, ах, каналья!..

У Александра Ивановича выступил на лбу пот, он кашлял, задыхался и выходил из себя.

Как известно, Левитов в большинстве случаев писал особым, выработанным им, певучим, гармоническим стилем и потому дорожил не только каждым словом, которое ему казалось в данном случае наиболее уместным, но даже и расстановкой их. Понятно было его озлобление против невежественного редактора, вздумавшего исправить его слог.