Юхан Пээгель - Я погиб в первое военное лето

Молча ели мы студень, этот от души сделанный подарок, и молча смотрели на нас старики. Старуха вытирала подолом передника глаза, вздыхала и что-то говорила, правда, больше себе, чем нам. Понявшие перевели: бедненькие, нет у вас больше дома... сказала она про нас.

Очень виноватыми мы себя чувствовали, когда, выходя из ворот, благодарили стариков, а они крестили нас и провожали на улицу. Ты можешь быть бедной. Псковская земля, но люди твои щедры душой!

11

Над рекой висит дымка, роса садится на землю: будет жаркий и ясный день. Дай бог, чтобы в этом чистом небе самолеты не стали преследовать нашу колонну!

Полк подивизионно тянется обратно на дорогу. Кончился деревенский проселок. Мы уже привыкли видеть эти вытянутые в ряд деревни, в которых избы окнами обращены на дорогу.

А Рууди все еще нет. Куда этот жук подевался? Выяснилось, что никто не видел, куда он вечером отправился спать. Удрал? Нет, этого быть не может.

Мы у последней избы. Здесь дома аккуратно пронумерованы и указана фамилия хозяина. Кроме того, на каждом доме есть табличка с изображением того предмета, с которым семья должна бежать на пожар. И" крайней в деревне избы, принадлежащей Кузнецову, на пожар, как свидетельствовало изображение, нужно было нести с собой багор.

У калитки дома с багром и стоял Рууди. При этом не один. Он сердечно прощался с крепкой, пышногрудой молодой женщиной.

- Ну конечно... - пробурчал Ильмар.

Рууди встал в строй, но еще долго оглядывался назад и махал, пока за поворотом дороги и излучиной реки не исчезла деревня.

- Как же ее зовут? - полюбопытствовал Сярель.

- Масенька или Маса, - ответил Рууди с сильным эстонским акцентом.

Последовал целый ряд весьма нескромных вопросов, но Рудди шел будто во сне: все зубоскальство отскакивало от него, как от брони.

- Бросьте, ребята, не было у нас ничего. Муж на войне, двое малышей, больной отец кряхтит на печке... Эх, дьявол, вот это женщина, впервые в жизни такую вижу. Шапку долой перед ней!

- Может, сперва штаны? - позлорадствовал обычно миролюбивый Касук.

- Заткнись, не то получишь! - в голосе Рууди прозвучала нешуточная угроза.

Шагая по колее проселка, тихо и серьезно рассказывал Рууди свою историю с Машенькой.

Действительно, Рууди заприметил в деревне эту милую женщину и на своем ломаном русском языке и в обычной веселой манере сделал неуклюжую попытку подкатиться к ней. И, к великому его смущению, молодая женщина сразу пригласила его в избу. В воображении Рууди уже забрезжила первая легкая победа над русской красавицей. Однако его, как дорогого гостя, усадили за стол, предложили топленого молока и вареной картошки с соленой плотвой. Другой еды в доме, видимо, не было. За столом сидели и дети Машеньки мальчик (он-то, вероятно, и был рыбак) и девочка, оба еще дошкольники, во все глаза с невероятным уважением смотрели они на настоящего солдата и его карабин. На печке тяжело дышал больной астмой старик. Машин отец.

Они проговорили всю короткую летнюю ночь.

Неделю назад Маша проводила на войну мужа, колхозного бригадира. С красными заплаканными глазами она тихо корила Рууди за то, что мы идем на восток. Неужто это правда, что немец через несколько дней придет сюда? Что же будет?

И правда, что же будет? - задумался Рууди. Красивая молодая женщина, а в деревне пруд пруди заносчивых победителей, на которых нет ни закона, ни суда. Не может быть, чтобы они Машу не тронули. От возмущения у Рууди кровь прилила к щекам. Впервые он странным образом почувствовал свою личную ответственность за эту женщину, которая спросила его, что будет, если он, сильный воин, все время идет на восток.

А дети? Больной старик? Наверняка за немцами по пятам в деревню, придет голод. Сама-то еще прожила бы, а дети и старик?

Черной бедой и слезами была полна изба Кузнецовых. Да и не только их изба. Вся деревня. И не только эта деревня, вся Россия. Да-да, и не только Россия, но и оставшаяся далеко позади крошечная Эстония. Остро отзывалось доброе сердце Рууди на великое горе, которому он ничем не мог помочь. Маша твердо верила, что немца рано или поздно - но разобьют. Только ведь и это еще не конец, потому что слезы люди будут проливать еще долгие годы, оплакивать погибших. Непоправима и огромна беда, которая называется войной.

- Чертов Гитлер, - искренне выругался Рууди, может быть, в первый раз с такой, идущей из самой глубины души, злостью, именно здесь, в русской избе с бревенчатыми стенами.

И тут Маша поразила Рууди еще одной, совершенно для него неожиданной новостью.