Наталья Старосельская - Кирилл Лавров

В белой мантии, с остановившимся взглядом сидит он во дворце в момент казни Иешуа и, словно для того чтобы только не молчать, раздраженно обращается к рабу: «Почему в глаза не смотришь, когда подаешь? Или ты что-то украл?» И тогда у раба, накрывающего стол для Пилата, начинают так дрожать руки, что разбивается сосуд для вина, и оно, словно кровь, медленно растекается по полу террасы.

Один лишь этот эпизод раскрывал подлинный масштаб личности. Думающей. Страдающей. Обремененной властью. Остро ощущающей это непосильное бремя. Масштаб личности Понтия Пилата и Кирилла Лаврова.

И в этом угадывалось какое-то по-особому пронзительное совпадение не только с библейской легендой, но и с эстетикой Михаила Булгакова.

Необычайно сильными были эпизоды Понтия Пилата с начальником тайной полиции Афранием — когда прокуратор внушал ему мысль о необходимости уничтожить Иуду, расспрашивал про казнь. Самым главным для него становилось восстановление справедливости вослед, когда ничего нельзя было уже поправить, но прокуратор трезво отдавал себе отчет в том, что не сможет жить дальше, если не сделает что-то, доказывая самому себе: слова Иешуа о трусости как об одном из самых страшных пороков человечества не имеют отношения к нему, сыну короля-звездочета, пятому прокуратору Иудеи всаднику Понтию Пилату!.. И потому с такой потаенной гордостью говорит он Левию Матвею: «Это сделал я… Конечно, этого маловато, но это сделал я!»

И когда в финале фильма сбывается, материализуется сон Понтия Пилата и он вместе со своей собакой выходит на лунную дорожку и идет к Иешуа, в самой его походке, в фигуре ощущается и словно дышит такое освобождение, что в горле возникает комок…

Как иногда трагически материализуются наши слова! Высказывая свою благодарность Владимиру Бортко за роль, Кирилл Юрьевич произнес: «Если б мне сказали: „‘Мастер и Маргарита’ — твой последний фильм!“ — я б не расстроился. Эта роль достойна того, чтобы стать последней. Потому что в каждом из нас сидит кусочек Пилата — человека, который ушел от решения вопроса, не нашел в себе сил бороться и передал проблему другим».

Здесь, в роли Понтия Пилата, Кирилл Лавров присваивал себе те черты, которые были ему совершенно чужды — сколько бы ни говорил он о том, что в каждом из нас «сидит кусочек Пилата», он сам никогда не уходил от решения каких бы то ни было вопросов и никогда не передавал другим проблемы, решал их сам. Примеров тому в его жизни — великое множество, и о них шла речь на этих страницах.

Незадолго до начала съемок «Мастера и Маргариты» умерла Валентина Александровна Николаева, жена Кирилла Юрьевича, самый родной и близкий ему человек. Они обвенчались спустя четыре десятилетия после того, как соединили свои судьбы обычным «советским путем». Дочь Лавровых Мария рассказывала, что «у отца и мамы было ощущение необходимости порядка в жизни, что жизнь надо прожить правильно. И если мы долго живем, то союз должен быть освящен Богом и церковью. У папы было именно такое отношение».

Они провели вместе столько десятилетий, что, кажется, срослись в единое целое и понимали друг друга без слов, хотя идиллией назвать их жизнь было бы неверно. Мария Лаврова вспоминает: «Они ругались, мама даже плакала иногда. Папа мог стукнуть дверью… мог сильно накричать, и мама могла в ответ взорваться. Оба актеры, эмоциональные люди — дверью шарахали порой так, что штукатурка летела».

Потеря Валентины Александровны была для Лаврова очень тяжелой, спасала любовь детей, близких, а главным образом, нежная привязанность к внучке Оле, которую Кирилл Юрьевич называл «главной женщиной моей жизни». В одном из интервью, говоря об Оле, Кирилл Юрьевич признавался: «Видя, как она растет, я понял самое главное: я не умру никогда. Что-то мое останется в этом мире. И будет цвести, будет творить. Осознавать это — счастье».

После смерти Валентины Александровны он приехал отдыхать в Плес вместе с дочерью и внучкой, много гулял с ними, бродил по набережной, а днем сидел на балконе с видом на Волгу, смотрел на проплывающие теплоходы, слушал гул ветра и учил роль Понтия Пилата, вживался в этот мощный и, в сущности, чуждый ему образ человека, который предпочел «умыть руки» и тем самым повернул ход истории… Лавров читал параллельно сценарий фильма и роман Булгакова, находя главное для себя, обдумывая не только предательство Пилата, но и то, что двигало поступками и словами Иешуа Га Ноцри — символ веры, твердость веры. И, конечно, немало думал и о том, что восстановление справедливости «вослед», когда безвозвратно упущена возможность ее свершить, — это мера трагическая, но все равно необходимая. Эти мысли накладывались на размышления о стране, о театре, о человеческих судьбах.