«Известие о кончине императора Александра Павловича и о происходивших вследствие оной колебаниях по вопросу о престолонаследии дошло до Михайловского около 10 декабря. Пушкину давно хотелось увидеться с его петербургскими приятелями. Рассчитывая, что при таких важных обстоятельствах не обратят строгого внимания на его непослушание, он решился отправиться туда; но как быть? В гостинице остановиться нельзя — потребуют паспорта; у великосветских друзей тоже опасно — огласится тайный приезд ссыльного. Он положил заехать сперва на квартиру к Рылееву, который вел жизнь не светскую, и от него запастись сведениями. Итак, Пушкин приказывает готовить повозку, а слуге собираться с ним в Питер; сам же едет проститься с тригорскими соседками. Но вот, на пути в Тригорское, заяц перебегает через дорогу; на возвратном пути из Тригорского в Михайловское — еще заяц! Пушкин в досаде приезжает домой; ему докладывают, что слуга, назначенный с ним ехать, заболел вдруг белою горячкой. Распоряжение поручается другому. Наконец повозка заложена, трогаются от подъезда. Глядь — в воротах встречается священник, который шел проститься с отъезжающим барином. Всех этих встреч — не под силу суеверному Пушкину; он возвращается от ворот домой и остается у себя в деревне. „А вот каковы бы были последствия этой поездки, — прибавлял Пушкин. — Я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, чтоб не огласился слишком скоро мой приезд, и, следовательно, попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня приняли бы с восторгом; вероятно, я… попал бы с прочими на Сенатскую площадь и не сидел бы теперь с вами, мои милые“» [617] Там же. С. 10–11.
.
С. А. Соболевский сохранил для нас и саму интонацию пушкинского рассказа. Вот так он, наверное, и говорил Сергею Александровичу и Василию Львовичу вечером 8 сентября — «не сидел бы теперь с вами, мои милые».
Вполне возможно, что в присутствии дяди А. С. Пушкин поручил С. А. Соболевскому следующим утром съездить к Ф. И. Толстому-Американцу с вызовом на поединок: не забыл он про сплетню, пущенную Ф. И. Толстым в Петербурге. К счастью, обидчика в это время в Москве не было, а потом их помирили. Быть может, и Василий Львович тут постарался, ведь Федор Иванович был его добрым приятелем.
Скорее всего, этим же вечером С. А. Соболевский увез А. С. Пушкина к себе в дом на Собачьей площадке.
Василию Львовичу оставалось жить четыре года.
Глава двенадцатая ЖИЗНЬ ДЛЯ ДРУЗЕЙ И МУЗ
Лета к суровой прозе клонят.
Лета шалунью рифму гонят,
И я — со вздохом признаюсь —
За ней ленивей волочусь.
Перу старинной нет охоты
Марать летучие листы;
Другие, хладные мечты,
Другие, строгие заботы
И в шуме света и в тиши
Тревожат сон моей души (VI, 135).
Так писал племянник В. Л. Пушкина в шестой главе романа «Евгений Онегин» в преддверии своего тридцатилетия. «Ужель мне скоро тридцать лет?» — вопрошал он в Михайловском в 1826 году, хотя до тридцатилетия оставалось еще целых три года.
В 1826 году, когда А. С. Пушкин встретился в Москве с дядей, В. Л. Пушкину уже исполнилось шестьдесят лет. Весна его дней промчалась безвозвратно, его цветущий венок увял, и об этом каждый день напоминала подагра, «проклятая дщерь Сатанаила». Об этом он писал друзьям в письмах, жаловался в стихах. Невозможно читать без сострадания его горестные строки.
«Я не писал к тебе по сие время, — пишет он П. А. Вяземскому, — оттого, что у меня была хирагра, и я не владел правой рукой. В Москве много балов, по обыкновению сижу дома. На этих днях играли комедию Загоскина Благородный театр, и она публике понравилась. Я жалею, что недуги мои мне в театре быть не дозволили» (2 января 1828 года) (271).
«Здоровье мое несколько поправляется, но у нас стоит погода холодная и сырая, и это для меня никуда не годится» (11 апреля 1829 года) (279–280).
«Маргариточка тебе пишет вместо меня, у меня сильная подагра, я рукою не владею, а что хуже всего, страдаю и не сплю ни днем, ни ночью» (11 июня 1829 года) (281).
«Завидую тебе, мой любезнейший друг! Ты в Петербурге и, без сумнения, часто видишься с общими нашими друзьями, Дашковым, Жуковским, Блудовым и пр. А я сижу всё взаперти и только тех вижу, которые обо мне вспоминают. Страданиям моим нет конца, и хотя мой эскулап уверяет, что весною будет лучше, но признаюсь, что я словам его не очень верю» (9 марта 1830 года) (284).
«Я давно не писал к тебе. Тяжкая болезнь тому причиною. Более трех недель я лежал недвижим в постеле, и по сие время еще ходить не могу. <���…>
Читать дальше