Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева - биографическая повесть в двенадцати частях

А. В. Коваленский. 1920–е А. Ф. Доброва. 1920–е

Семейство Коваленских входило в тот интеллигентский московский круг, который позднее назвали кругом символистским. В нем нельзя было миновать ни поэзии, ни философии, ни мистики. В доме своими людьми были и Андрей Белый, и Эллис, кому, по некоторым сведениям, показывал первые стихотворные опыты Александр Коваленский.

В переломившем жизнь 1918 году Коваленский тяжело заболел — туберкулез позвоночника, и больше года пролежал в постели, потом лет семь носил гипсовый корсет. И, кроме того, он страдал недугом избранных — эпилепсией. Болезнь сказалась на характере: сосредоточенность на себе, сдержанность манер, подчеркивавшая высокомерность. В 22–м, женившись, он снова стал слушать лекции на физико — математическом факультете, но из-за болезни перешел в Психоневрологический институт, который и закончил.

Влияние на Даниила зятя, появившегося в их доме в 22–м году, поначалу просто подавляющее, объяснялось, конечно, не только его старшинством и образованностью. Поэт и мистик, уже прошедший некий духовный и литературный путь, захватывал и увлекал своим интеллектом, таинственностью внутреннего опыта, властностью ума. Даниил долго восхищался им, часто говорил: "он талантливее меня" и уважительно замечал, что он, в противоположность ему, "способен творить, не надеясь ни на каких читателей" [89] Усова И. В. Указ. соч. С. 163. . Речь шла о писаниях "для себя", хотя тот совсем не гнушался писаниями для заработка и успеха. Позже Андреев говорил, что Коваленскому свойственна властность в обращении с людьми, самоуверенность, утонченность, эстетский вкус, рафинированность интеллектуального склада…

О своем мистическом опыте Коваленский сообщал, видимо, чаще всего туманно, ничего не называя и тем, замечал позже Андреев, безусловно ему веривший, создавая "почву для всяких путаниц, недоразумений, подмен и qui pro quo [90] одного вместо другого (лат.) " [91] Письмо А. А. Андреевой 28 января — 22 февраля 1956. . Одного из героев "Странников ночи", Адриана Горбова, он сделал похожим на Коваленского. Голубоглазый блондин, с породистым лицом, иронической улыбкой на сжатых тонких губах, для малознакомых — неприступный, высокомерно механический, — таким запомнили знавшие его.

Пространную характеристику Коваленского оставил Ивашев — Мусатов:

"Мне в жизни не приходилось встречать человека с таким мощным творческим умом. В его духовных концепциях, в их строгости, стройности и незыблемости чувствовалось такое сильное влияние мощного ума, что всякий, сталкивающийся с Александром Викторовичем, ощущал в нем присутствие могучего интеллекта, властно и неумолимо подчинявшего себе всякого. Трудно указать, в чем именно сказывался интеллектуализм Коваленского, но он ощущался постоянно…

Помимо этого, Коваленский был очень большим и интересным поэтом. Я знаю некоторые его поэтические произведения. Они обладали великолепными, своеобразными замыслами и замечательной художественной формой. Александр Викторович далеко не всем читал свои поэмы. Но те, которым он читал свои поэмы (я в том числе), бывали ими глубоко потрясены интеллектуально и восхищены художественно.

Вот образчик такой поэмы.

Она называется "Дача в снегу".

Писатель работает в своей загородной даче. Напряженно работая над своим произведением, писатель слышит звонок. Писатель, не желая прерывать свою работу, не идет отпирать. Но звонок повторяется. Писатель снова не идет отпирать. Звонок настоятельно звонит в третий раз. Писатель идет отпирать дверь.

Перед ним стоит высокий человек средних лет и просит разрешения войти. Нехотя писатель впускает посетителя к себе. Перед писателем оказывается чем-то знакомый ему человек, но писатель не может припомнить, где он его видел.

Посетитель, оказывается, хорошо знает дачу писателя. Он делает ряд замечаний, из которых видно, что посетитель не раз бывал на этой даче. В начавшемся разговоре посетитель упрекает писателя за то, что тот в одном своем произведении заставляет действующее лицо совершить ряд поступков, которые, по своему внутреннему облику, не должны были быть совершены, что эти поступки накладывают тень на душевный облик совершившего их, хотя в повести изображен прекрасный, безупречный человек. Далее, посетитель указывает, что то же действующее в произведении лицо, будучи по — прежнему прекрасным человеком, высказывает ряд мыслей, которых он не должен был бы иметь, но которые свойственны современным средним людям, и нет в произведение ничего, что наложило бы какую-то тень на действующего в произведении человека. "Как вы считаете, должен был бы в вашем произведении этот человек так говорить и так поступать, и, вместе с тем, оставаться хорошим, прекрасным человеком?" — неожиданно спрашивает посетитель. Писатель смущается, так как ему кажется, что посетитель прав. "Да, — говорит посетитель, — видимо, вы согласны со мной. Тогда зачем же в вашем произведении изображен якобы хороший, прекрасный человек, так мыслящий и так поступающий. Нет ли в этом внутренней неправды, толкающей читателя на ложный путь жизни?" Писатель смущается еще сильнее и опускает глаза. Когда через минуту он их вновь поднимает и смотрит на посетителя, желая возражать ему, — писатель видит, что посетителя перед ним нет.