Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева - биографическая повесть в двенадцати частях

Часть студентов продолжила учебу уже на литературных курсах. Они были вечерними и платными, принимали всех желающих. Заведующий учебной частью Николай Николаевич Захаров — Мэнский — поэт и актер, тридцатилетний, с прядью на лбу, называвший студенток "деточками" — шутил, когда приходили абитуриентки из "бывших": "У нас уже есть две княжны Гагарины!" Потому на курсах оказалось немало тех, кто не мог поступить в государственные вузы из-за происхождения, отпрысков "социально чуждых". Курсы собрали не только молодежь, но и разнообразных чудаков, тянувшихся к литературе, вроде шестидесятилетнего крестьянского поэта — самоучки Степана Аниканова.

Вот как вспоминала о курсах их слушательница Наталья Баранская (тогда — Радченко): "На курсах собралась довольно пёстрая публика: девчонки, только окончившие школу…; пожилые учительницы, желающие "обновить знания"; молодые люди разных профессий, пробующие своё "перо"; экстравагантные подруги нэпманов, меняющие еженедельно цвет волос и ежедневно туалеты; девицы, стремящиеся облагородить свою речь; красотки в поисках интересных знакомств. Немногие одарённые талантом и многие просто любящие литературу. Среди них — отвергнутые государственными учебными заведениями за "плохое происхождение". В их числе были потомки причастных к литературе семейств. На нашем курсе учился Андрей Бэер — праправнук Авдотьи Петровны Елагиной (в первом браке Киреевской) — это имена близких знакомых Пушкина; Игорь Дельвиг (может, и не прямой потомок Дельвига — поэта), внучка знаменитого издателя Лена Сытина. Поступали на курсы и "чуждые элементы" не столь громких фамилий, дети священников, церковных и государственных деятелей прошлых, "царских", времён, так называемых лишенцев (людей, лишённых гражданских прав). Вся эта пестрота создавала некий сумбур в обстановке и какую-то зыбкость и неустойчивость. Слушателям предоставлялась полная свобода выбирать, когда и кого слушать, что посещать. Однако диплом получить могли только те, кто прошёл все обязательные занятия по полной программе и сдал все экзамены" [79] Баранская Н. Странствия бездомных. М., 1999. С. 336. О Высших литературных курсах см. также: Голицын С. Записки уцелевшего. М.: Орбита, 1990. С. 290–320; Нейман Ю. Особая примета // "Я жил и пел когда-то…": Воспоминания о поэте Арсении Тарковском. Томск: Водолей, 1999. С. 9; Сафонов В. "Дом Герцена" в двадцатые // СС-1, 3, 2. С. 383–384. .

Почти все на курсах оказались стихотворцами. Поэтами стали немногие. Один из стихотворствовавших студентов, Александр Моисеев, с наивной искренностью писал: "Нет хуже, / Нет сквернее жизни / Никем не признанного / Тихого поэта: / Придешь в редакцию, / Редактор смехом брызнет / И скажет: / — Это перепето. /… И лучше думаешь, / Опять идти к сохе — Ведь там гораздо / Будет больше толку!" [80] Фонарь: Сборник стихотворений. М., 1929. С. 28.

Неустойчивым, сомнительным заведением казались эти литературные курсы. Канцелярия курсов какое-то время ютилась в доме Герцена на Тверском, располагаясь в таком же временном и пестром Союзе поэтов. ВГЛК даже не имели собственного помещения — занятия шли то в школах, на одной из Тверских — Ямских, на Садовой — Кудринской, в других местах…

"По преподавательскому составу, по программе учебной — эти курсы, — вспоминала Мария Петровых, — были совершенно блестящим учебным заведением" [81] Петровых М. Избранное. М.: Художественная литература, 1991. С. 347. . Профессура на ВГЛК действительно собралась замечательная, многие перешли сюда из Брюсовского института. Здесь преподавали: теорию драмы — Владимир Михайлович Волькенштейн, римскую и итальянскую литературу — Аполлон Аполлонович Грушка, французскую литературу — Борис Николаевич Грифцов, литературу Востока — Алексей Карпович Дживелегов, теорию прозы — Константин Григорьевич Локс, русскую литературу читал Иван Алексеевич Новиков, немецкую, а потом и курс перевода — Григорий Алексеевич Рачинский (некогда позволявший себе говорить студентам: "Свобода! Покажут еще вам вашу свободу!", и цитировал Гете: "Никто в такой мере не раб, как тот, кто мнит себя свободным, им не будучи"), историю искусств — Алексей Алексеевич Сидоров, стихосложение — впалостью щек и торчащей бородкой напоминавший Дон Кихота Иван Сергеевич Рукавишников, старославянский язык — Сергей Иванович Соболевский, древнегреческую литературу — Сергей Михайлович Соловьев, эстетику — Густав Густавович Шпет. Семинар "Поэты пушкинской поры" вел Иван Никанорович Розанов, приглашавший студентов к себе домой, удивляя собранной им исчерпывающей библиотекой русской поэзии. Домой приглашал студентов и Рачинский, живший неподалеку. Старик, слышавший речь Достоевского о Пушкине, приятельствовал с Андреем Белым и пламенно говорил о Блоке… А тот же Захаров — Мэнский начинал свой курс с того, что наизусть, высоким по — женски голосом звонко декламировал "Слово о полку Игореве". Курс современной литературы читал (по свидетельству слушателей скучно и серо) Николай Николаевич Фатов. Но к Даниилу Андрееву он, написавший книгу не только о Демьяне Бедном, но и о его отце — "Молодые годы Леонида Андреева", мог питать особенный интерес. Но тот вряд ли явил расположение редактору однотомника и биографу Леонида Андреева, помня такой, например, фатовский пассаж, посвященный отцу: "Последние годы он добровольно провел "поту сторону" советской черты, глубоко возмущая всех честных граждан Р. С. Ф. С. Р. своими клеветническими выпадами против рабоче — крестьянской власти…" [82] Фатов Н. Н. Указ. соч. С. 186