Федор Раззаков - Чтобы люди помнили

Я б ушёл из театра и так, но ушёл бы, не хлопая громко дверью. Сейчас. Тогда мне всё, казалось, надо делать громко. Но он опять сделал гениальный режиссёрский ход. Взял и умер. Как будто ему надоело с нами, мелочью…

И я виноват перед ним. На 30-летии „Современника“, куда ушёл, и, так как это болело, я стишок такой прочитал. Как бы сентиментальный, но там было: „Наши дети мудры, их нельзя удержать от вопроса, почему всё случилось не эдак, а именно так, почему возле имени, скажем, того же Эфроса будет вечно гореть вот такой вопросительный знак“. Хотя это было почти за год до его смерти, но он был очень ранен. Как мне говорили…

Я был в церкви и ставил за него свечку. Но на могиле не был. Мне кажется, это неприлично. Встретить там его близких — совсем…»

В 1987 году Филатов с товарищами вернулся на Таганку. А в мае следующего года на родину вернулся Любимов. 12 мая состоялась премьера некогда запрещённого спектакля «Владимир Высоцкий», а через шесть дней после этого во главе с Любимовым состоялся прогон ещё одного опального спектакля «Борис Годунов». В обеих постановках самое активное участие принимал Филатов.

Несколько раньше возобновились его активные отношения с кинематографом. В конце 80-х на экраны вышли сразу несколько фильмов, в которых Филатов сыграл центральные роли. Среди них: «Чичерин» (1986), «Забытая мелодия для флейты» (1987), «Загон», «Город Зеро», «Шаг» (все 1988).

Небывалый успех сопутствовал Леониду и на поэтическом поприще. В 1986 году свет увидела его знаменитая сказка для театра «Про Федота-стрельца, удалого молодца». Эту сказку тут же бросились ставить многие российские театры, а телевидение упросило Филатова сделать экранизацию.

В конце 80-х ему присвоили звание заслуженного артиста РСФСР.

В 1990 году состоялся режиссёрский дебют Л. Филатова в кино — он снял фильм «Сукины дети», сюжетом к которому послужили события в Театре на Таганке времён середины 80-х.

Между тем начало 90-х подвело окончательную черту под мифом о некогда монолитном Театре на Таганке. А началось всё с того, что Любимов решил существенно обновить труппу театра и избавиться от «балласта». Часть труппы, естественно, испугалась такого поворота событий и создала оппозицию, которую возглавил Николай Губенко. Конфликт между двумя группировками стал стремительно нарастать, и дело вскоре дошло до откровенной неприязни: в конце января 1992 года Любимов приказал не пускать в театр Губенко.

Рассказывает Филатов: «Конфликт Губенко и Любимова был не социальный, а личный: Любимов не пустил его на спектакль, это серьёзное оскорбление. И одновременно за спиной актёров начал решать, с кем он заключает контракт, а с кем нет. Вот тогда люди стали примыкать к Губенко, ставить на него: „Коля, спасай!“ Он почувствовал свою ответственность и пошёл до конца. Мне показалось, что в этой ситуации надо быть с ним, невзирая на то, что в глазах большинства мы оказались врагами мэтра и чуть ли не предателями. История рассудила так, что победа осталась за Любимовым. Но я бы сегодня поступил так же. Даже несмотря на мой уход от Эфроса и последующее возвращение „под Любимова“».

В последующие несколько лет Филатов пережил столько драматических событий, сколько ему не приходилось пережить за все предыдущие годы. Сюда вместились и конфликт с Любимовым, и гневная переписка с В. Золотухиным, ходившая в Москве по рукам, и уход в «Содружество актёров Таганки» вместе с прокоммунистически настроенным Губенко, и неоконченная авторская картина «Свобода или смерть», и статья в «Правде», где Филатов сообщил, что нынешняя власть ему противна, и съёмки на телевидении передачи «Чтобы помнили». По словам Л. Филатова: «Я был очень злой. Может, это не выражалось ясно, но сейчас понимаю, что был. В молодости это как бы ещё оправдываемо. Но я был такой же противный в возрасте, когда уже нельзя, когда люди успокаиваются. Я был зол на весь мир и брезглив. Была целая серия интервью в газетах, пока я их не прекратил. Такая пора, когда я всех отторгал, всех обвинял. На каком-то этапе понял, что это смешно. Я делал такую стихотворную сказку по Гоцци, и там у меня принц, который болен ипохондрией. И он говорит про себя: „Я круглый идиот, я принц Тарталья, безумные глаза таращу вдаль я. В моей башке случился перекос: я ем мышей, лягушек и стрекоз, свободный от морали и закона, я принародно писаю с балкона“. И так далее. „Какой болезнью я ни одержим, повинен в ней сегодняшний режим“. Это немножко автобиографично, я вдруг понял. Всё плохо, все плохие, мир поменялся. А это не совсем так. Вот, я думаю, и наказание пришло…»