Федор Раззаков - Чтобы люди помнили

Когда через два дня после этого Евстигнеев пришёл по указанному адресу, Ленский встретил его очень радушно, предложил выучить какую-нибудь басню и сдать ему экзамен. Через несколько дней Евгений был зачислен на первый курс училища. На этот раз серьёзных возражений со стороны матери не последовало.

Окончив театральное училище в 1951 году, Евстигнеев был распределён во Владимирский областной драматический театр имени А. Луначарского. Как вспоминает актёр Владимир Кашпур (в этом театре он уже проработал сезон), «среди вновь прибывших студентов Евстигнеев был самым талантливым. При знакомстве он показался мне совсем мальчишкой: 25 лет, а выглядел моложе. Поселили его со мной в одну комнату в общежитии. Там у нас только и помещалось, что две кровати, стол, да на треугольной полочке стоял радиоприёмник, и мы ночами подолгу слушали музыку.

В этом старом доме (в общежитие переоборудовали бывшее картофелехранилище) комнатушка была полуподвальная, в два зарешечённых окна видны только ноги прохожих…

Он любил жизнь, хотя всегда критически, с улыбкой относился к ней, болезненно ненавидел любую несправедливость и всякое предательство. Был влюбчивым до бессонницы, до голодных обмороков… „Я её страшно люблю, я без неё жить не могу!“ — бывало, говорил он мне в порыве своего юношеского увлечения.

В театре Женя сразу завоевал признание не только зрителей, но, что ещё труднее, признание труппы (а в нашей труппе было 32 человека)…»

Во Владимирском театре драмы Евстигнеев играл разные роли. Назову лишь некоторые из них: 1951 гад: «Разлом» Б. Лавренёва — третий матрос, «Снежок» В. Любимова — Джон; 1952 год: «Ревизор» Н. Гоголя — почтмейстер Шпекин; 1953 год: «Варвары» М. Горького — Притыкин, «Ромео и Джульетта» — Меркуцио; 1954 год: «Порт-Артур» И. Попова, А. Степанова — Иван Терёшкин; 1955 год: «Соперники» Р. Шеридана — Энтони Эпсолют.

Каким Евстигнеев был в те годы? Приведу его воспоминания: «Я запомнил — 5 марта 1953 года. Смерть Сталина. Я помню, когда мы работали во Владимире с Кашпуром, то в общежитии слушали радио, по которому выступал Берия… И я наивно думал: вот преемник настоящий… И грузинская его интонация завораживала, прямая ассоциация со Сталиным. Вот его надо бы нам, думали мы все вместе. А потом вдруг едем на гастроли в Курск летом 1953 года, слышим сообщение — Берию арестовали, такой-сякой, ну, в общем, вся эта заваруха. А разочарованные люди кончали жизнь самоубийством… Сталин — величайший авантюрист после Макиавелли. Для меня Макиавелли — синоним изворотливости…»

Между тем, несмотря на такое обилие ролей, своим положением во Владимире Евстигнеев был не очень доволен. Как и всякий провинциал, в глубине души он мечтал о столичной сцене. Однако руководство владимирского театра и слышать ничего не хотело об этом. И тогда он пришёл за помощью к своей матери. Как это ни странно, но на этот раз мать поняла своего сына буквально с полуслова. В результате на свет родился хитроумный план: Евстигнеев сказал в театре, что ему нужно срочно съездить к матери, а та, когда ей пришёл запрос из Владимира, подтвердила слова сына. А тот вырвался на свободу. И тут же отправился в Москву. На дворе был 1954 год.

Как вспоминал позднее Евстигнеев: «Когда я впервые увидел Москву, я наивно подумал: этот город будет моим. И что удивительно — всё возможно, оказывается. Надо только один раз сказать себе, и всё…»

Буквально с первого же захода поступил в Школу-студию МХАТ, причём сразу на второй курс. По этому поводу М. Козаков вспоминает:

«Я учился на втором курсе, когда к нам неожиданно поступил уже состоявшийся, поигравший в провинции актёр… И сразу стало ясно, что перед нами нечто удивительное, чудо какое-то. Никогда не забуду, как Женя читал монолог Антония из „Юлия Цезаря“. „…А Брут великолепный человек!“ Неподражаемая интонация — ирония и уверенность вместе. И ещё чеховский рассказ, по-моему, „Разговор человека с собакой“.

Конечно, он был принят, и сразу к нам на второй курс. Это стало нашим везением. Семнадцать человек, среди них Басилашвили, Доронина, Сергачёв, Галя Волчек, я… И вот к нам добавился этот „пожилой“ — ведь под тридцать! — лысый человек. Эта его знаменитая лысина, по-моему, он родился лысым — так она ему шла! Тогда ещё худой!..

Однажды мы собрались у меня, на Пятницкой. Ещё был жив мой отец, Михаил Эммануилович, он обожал наши сборища.

Женя взял в руки гитару и запел: „Улица, улица, улица широкая, отчего ты, улица, стала кривобокая!“ Играл он замечательно, пел хорошо, гитара у него звучала удивительно…