Федор Раззаков - Чтобы люди помнили

На роль Свиридова первоначально был утверждён Александр Кайдановский. Однако, прочитав сценарий, он от роли отказался, посчитав, что фильм с таким сюжетом — заведомо непроходной. Режиссёр стал перебирать в своей памяти фамилии других актёров-«неврастеников» и в конце концов остановил свой выбор на Дале. Л. Марягин вспоминает:

«Я послал ему сценарий в Ленинград, где он тогда снимался, с запиской: „Прошу читать роль за словами и между слов“. Олег дал согласие пробоваться, приехал и во время первой же встречи сказал враждебно: „Я всегда читаю роль между слов. Но хотел бы знать, о чём вы будете делать картину“.

Я начал рассказывать, а Олег слушал с непроницаемым лицом. Говорить было трудно. Моя экспликация, наверное, походила со стороны на отчёт подчинённого перед начальником. Я закончил и ожидал „приговора“ Даля. Но он не стал долго разговаривать, открыл сценарий и с ходу сыграл сцену, точно поймав способ существования своего будущего героя — Свиридова.

— Если мы говорим про человека, который не верит, что доброе дело в его среде может совершиться и последний раз пытается убедиться в этом, — давайте пробоваться! Только вряд ли меня вам утвердят!»

Он знал, о чём говорил. Едва только заведующий актёрским отделом «Мосфильма» А. Гуревич узнал о том, что Даля собираются снимать в очередном фильме, он тут же заявил, что не допустит этого. Пришлось актёру идти к нему на аудиенцию (было это в начале мая). Рассказывает Е. Даль: «Гуревич начал оскорблять артиста: „Кто вы такой? Вы думаете, что вы артист? Да вас знать никто не знает. Вот Крючков приезжает в другой город, так движение останавливается. А вы рвач. Вам только деньги нужны“. Олег молчал, сжимал кулаки, потому что понимал — ещё минута, и он ударит. Пришёл домой с побелевшим лицом, трясущимися руками и сел писать письмо Гуревичу, но всё время рвал написанное. Долго не мог прийти в себя после такого чудовищного унижения и хамства».

Именно в те дни в дневнике Даля появилась такая запись: «Какая же сволочь правит искусством. Нет, неверно, искусства остаётся всё меньше, да и править им легче, потому что в нём, внутри, такая же лживая и жадная сволочь…»

А чуть позднее появилась такая запись: «Ну что ж, мразь чиновничья, поглядим, что останется от вас, а что от меня?!»

И вновь — воспоминания Л. Марягина:

«Пользуясь тактическими ухищрениями, я утвердил всё-таки Даля на роль Свиридова. Тут в мою комнату на студии начали приходить „доброжелатели“, жалеющие меня:

— Что ты сделал?! Ты хочешь укоротить себе жизнь, работая с этим актёром?

И рассказывались в подтверждение тезиса разные истории о его невыносимом характере: из театра ушёл, поссорившись, с одной картины ушёл в разгар съёмок, на другой — до конца съёмок не разговаривал с режиссёром, делая роль по своему усмотрению.

Первого съёмочного дня я ждал, как ждут, наверное, исполнения самого тяжкого приговора. Олег явился на съёмку минута в минуту, независимый, подчёркнуто держащий дистанцию, образовывающий вокруг себя поле напряжённости. Я подходил к актёру, как входят к тигру в клетку. Но тигр не нападал, постепенно ощущение неуюта прошло, и возникло немногословное, как мне показалось, понимание…

Не нужно думать, что со всеми партнёрами по картине у Даля складывались безоблачные отношения. Исполнитель другой главной роли в фильме — Олег Табаков — был директором театра „Современник“ в то время, когда оттуда уходил Даль. Немирно уходил. Я с тревогой ждал их первой совместной сцены. Актёры сошлись на площадке внешне корректно, но будто бы ожидая подвоха друг от друга. Меня это устраивало, это ложилось на отношения героев по сценарию. Возникло, однако, неудобство — ни Даль, ни Табаков не хотели воспринимать моих замечаний в присутствии партнёра. Пришлось их парные сцены репетировать индивидуально…»

В разгар съёмок в Москве случилось несчастье — умер Владимир Высоцкий, с которым Даль в последнее время сблизился. По словам очевидцев, видевших Олега на тех похоронах, он выглядел ужасно и твердил: «Ну вот, теперь моя очередь». М. Козаков вспоминает: «На похоронах Г. Волчек подошла ко мне и спросила на ухо: „Может, хоть это Олега остановит?“ Не остановило…»

После этих похорон Даль всё чаще стал думать о смерти. В своём дневнике в октябре 80-го он записал: «Стал думать часто о смерти. Удручает никчёмность. Но хочется драться. Жестоко. Если уж уходить, то уходить в неистовой драке. Изо всех оставшихся сил стараться сказать всё, о чём думал и думаю. Главное — сделать!»