Федор Раззаков - Чтобы люди помнили

Вспоминает Э. Климов:

«Мы приехали с Ларисой Шепитько в Дом кино, где шло прощание. Гроб на постаменте. Океан слёз. Сменялся через каждые несколько минут траурный караул. И мы готовимся надеть эти жуткие повязки. И в этот момент меня берёт за рукав некто Киященко. Был такой редактор в Госкино, возглавлял куст исторического фильма. И он ко мне так приникает и шепчет: „Мы тут посоветовались, — а гроб рядом стоит, в двух шагах, — что "Разина", Элем Германович, вам надо делать. В ЦК мы уже проконсультировались…“ Меня будто током ударило! Разворачиваюсь — пришиб бы его, наверное, на месте. Лариса успела меня схватить: „Ты что?! Здесь…“

Когда гроб выносили из Дома кино, ещё не знали даже, где хоронить придётся. На госнебесах ещё решали, чего Вася достоин, чего не достоин. Пронёсся слух: на Немецком! В последнюю минуту принесли другую весть: разрешили на Новодевичьем…»

Вспоминает А. Заболоцкий:

«К концу панихиды Мария Сергеевна (мать В. Шукшина) просит меня вытащить из гроба калину, от неё сырости много: её действительно много нанесли, и я, убирая маленькие веточки, под белым покрывалом нащупал много крестиков, иконок и узелков… Много прошло возле гроба россиян, и они положили заветное Шукшину в гроб. Его хоронили как христианина. Во время последнего прощания родных Лидия Федосеева отдала мне скомканную прядь его волос, ничего не сказала. Я опустил в гроб и эти волосы (а может, по ним-то можно было определить, от какой же „интоксикации“ наступила смерть. Ведь говорил же врач в Волгограде: смерть от интоксикации кофейной или табачной).

Ещё помню чётко: когда несли гроб уже после прощального митинга на кладбище к месту захоронения, сбоку, через нагромождения могил, пробирался рысцой испуганный директор студии имени Горького Григорий Бритиков. Он походил на возбуждённого школьника, совершившего шалость. И мне вдруг вспомнились слова Макарыча на кухне: „Ну мне конец, я расшифровался Григорию. Я ему о геноциде против России все свои думы выговорил“».

После смерти Шукшина в народе внезапно поползли слухи о том, что умер он не естественной смертью. Эти слухи циркулировали даже в кинематографической среде: сам Бондарчук однажды признался, что какое-то время считал, что Шукшина отравили. Но эти слухи никакого реального подтверждения так и не нашли. И вот в наши дни о них заговорили вновь. В частности, об этом написала в октябре 1996 года «Экспресс-газета». Приведу несколько публикаций.

Л. Федосеева-Шукшина: «Я уверена: в ту ночь произошло убийство. Чего Вася и боялся последнее время. Он показывал мне список своих родственников, которые умерли насильственной смертью. Боялся, что разделит их участь. Предчувствие было. (Согласно этому списку, в разное время погибли: отец, семь дядьёв и два двоюродных брата Шукшина. — Ф.Р. ) „Господи, дай скорее вернуться со съёмок! Дай Бог, чтоб ничего не случилось!“ Случилось.

Когда на разных уровнях заявляют, что не выдержало больное сердце Шукшина, мне становится больно. Вася никогда не жаловался на сердце. Мама моя в тот год сказала: „Вася, ты такой красивый!“ — „Это полынь! — ответил он. — Я такой же крепкий, такой здоровый, что полынь степная“.

Он чувствовал себя прекрасно, несмотря на безумные съёмки, ужасную войну, которую снимал Бондарчук.

Как раз перед съёмками „Они сражались за Родину“ Бондарчук устроил его на обследование в самую лучшую цековскую больницу. Врачи не нашли никаких проблем с сердцем. У меня до сих пор хранятся кардиограммы. Там всё слава Богу.

Говорят, что умер оттого, что много пил. Ерунда! Вася не брал в рот ни капли почти восемь лет.

Что странно: ни Сергей Фёдорович Бондарчук, ни Георгий Бурков, ни живущие поныне Николай Губенко, дай им Бог здоровья, Юрий Владимирович Никулин, Вячеслав Тихонов — ни один человек так и не встретился со мной позже, не поговорил откровенно о той ночи. Я так надеялась узнать именно от них, что же случилось на самом деле…»

Н. Дранников, председатель Волгоградского филиала Центра В.М. Шукшина, житель станицы Клетская:

«В станице до сих пор ходят разные толки. И поводы для этого есть. Ещё жива Евгения Яковлевна Платонова, партизанка, жена Героя Советского Союза Венедикта Платонова. Её брали понятой. Евгения Яковлевна рассказывает, что, когда они приехали на „Дунай“, всё в каюте было разбросано. Будто кто-то что-то искал. А сам Шукшин лежал скорчившись. Это никак не вяжется с фотографией криминалистов, где Василий Макарович лежит в ухоженной каюте, прикрытый одеялом, словно спит.