Анна Малинина - Жизненный путь Марины

Об этом своём первом большом горе она писала в дневнике восемь лет спустя:

«Когда я узнала, что папа умер, я мысленно перенеслась в раннее детство, на широкий диван, в царство царевен — черепах и лягушек, но понять сознательно, что случилось, я не могла. Не могла также понять ничего я и тогда, когда стояла в церкви больницы. Папа лежал в гробу такой весёлый и всё улыбался. Я отошла от гроба и думала: зачем все плачут о нём, ведь он улыбается?.. Дальше поммю кладбище. Гроб опустили. А я всё думала, что папа сейчас встанет и скажет: «Ну, братцы мои, что же это вы!..» Но вот гроб стали засыпать землёй, а я всё думала: ну, скоро он встанет… Ведь он так смотрел на меня из гроба, будто подмигивал мне, что, мол, «уж и шутку же мы над ними подшутили!..» Но засыпали холм и все пошли домой, а я всё оборачивалась и смотрела: где же папа?»

Весной меня назначили заведующей подмосковной детской колонией. Рому и Марину я взяла с собой.

В колонии жило сто пятьдесят мальчиков — сирот солдат, погибших «а фронте. Марина сразу нашла своё место в мальчишеской среде. Целые дни она проводила на воздухе, впервые пользуясь открывшимися перед ней широкими просторами. Вместе с другими детьми она полола на огородах и помогала собирать в стога душистое сено.

Совсем близко от нашего дома была густая дубовая роща. В ней водились белки. Каждая замеченная детьми белка вызывала восторг. Осенью ребята собирали жолуди; их поджаривали и толкли на кофе.

В дневнике Марина писала об этом времени:

«Каждый кустик густого леса был мне мил и близок, каждый пень помнил мои ласки, и голубое небо не раз манило к себе и не раз слышало моё пение. Всё это были мои друзья: и птички, что так мило щебетали, и эти высокие деревья. Они осыпали нас сухими листьями, когда мы проходили под ними».

Рома в то время пристрастился к переплётному делу. Сначала он вместе с другими переплетал книги, клеил настольные игры. Потом он склеил маленькую модель самолёта. Забрался на чердак и сбросил её оттуда. Самолёт спланировал в воздухе и опустился на землю. Роме это занятие пришлось по вкусу. Он стал строить самолёты из прутиков, оклеивал крылья глянцевой бумагой. Когда самолёты были готовы, Рома затеял игру: он, стоя у окна на втором этаже, пускал самолёты в воздух, а мальчики и Марина ловили их у земли и снова приносили ему наверх.

Это было первое знакомство Марины с «самолётами». Сначала летающие модели произвели на неё некоторое впечатление, но потом Марина равнодушно смотрела на Ромины самолёты, и нельзя сказать, чтобы искусство брата вызвало у неё интерес к авиации.

К этому времени относится один эпизод в жизни Марины. Сам по себе эпизод этот незначителен, но я хочу рассказать о нём: мне кажется, что именно тогда начали формироваться в моей дочери сильная воля, уменье держать себя в руках, пренебрежение к физической боли.

Я заметила, что у Марины растут новые зубы, а старые, молочные, не выпадают. Попробовали раскачать молоч ные клыки — ничего из этого не получилось. Я повезла Марину к зубному врачу. По дороге сказала:

— Может быть, Мариночка, будет больно, когда доктор станет рвать зубы, но придётся потерпеть — это будет недолго. Если ты начнёшь капризничать, он рассердится и не станет тебя лечить. Сидеть надо неподвижно.

Дело оказалось сложнее, чем я предполагала. Врач объяснил, что молочные зубы, которые надо удалить, очень крепкие, что у них длинные корни и что иногда так бывает у детей. Тем не менее новым зубам надо освободить место, а потому придётся всё‑таки рвать.

— Будет больно, — сказал доктор Марине.

Она улыбнулась.

Я вышла в коридор и напряжённо прислушалась к тому, что происходило в кабинете. Была полная тишина. Потом дверь отворилась и показался врач. За ним вышла медицинская сестра; она показала мне два длинных крепких клыка. Марина в это время полоскала рот, и видно было, как дрожит её рука и как плещется в стакане вода.

Прополоскав рот, Марина вышла в приёмную. Я погладила её по голове, и она улыбнулась мне. Губы её слегка дрогнули. Глаза были сухими и ясными.

— Ваша дочурка — молодец! — сказал доктор. — Часто взрослые не умеют владеть собой при такой операции. А она и не пикнула!

На улице я увидела, как бледно лицо девочки.

— Очень было больно? — спросила я.

— Угу! — ответила Марина и, помолчав, добавила: — Но терпеть можно было…

Я вспомнила этот случай через много лет, когда Марине пришлось, улыбаясь, терпеть гораздо худшую боль в больнице, во время приступа аппендицита. Она улыбалась тогда потому, что ей непременно надо было поскорей выйти из больницы, иначе она не успела бы подготовиться к к полёту… Но об этом я расскажу потом. А пока…