Очень много, оказывается, значило вовремя побывать в Одессе.
Эта глава о быте наших войск в Европе включает в себя разделы: пища, деньги, фронтовые женщины.
Она должна быть дополнена разделами о жилище, одежде, письмах из дому, оружии и многом другом.
Менее высокий жизненный стандарт довоенной жизни помог, а не повредил нашему страстотерпчеству — пройти через Одессу, «быть» в ней так, как советский лейтенант, а не как румынский майор.
Без отпусков, без солдатских борделей по талончикам, без посылок из дому мы опрокинули армию, которая включила в солдатский паек шоколад, голландский сыр, конфеты.
Зимой 1941/42 года под Москвой наша снежная нора, согреваемая собственным дыханием, победила немецкую неприспособленность к снежным норам. В 1942 году солдатские газеты прокричали об утвержденных Гитлером проектах благоустроенных солдатских блиндажей, без выполнения этого обещания немцы не стали бы воевать еще зиму.
Почти всю войну кормежка была изрядно скудной. Люди с хорошим интеллигентским стажем мечтали о мире как о ярко освещенном ресторане с пивом, с горячим мясным. Москвичи конкретизировали: «Савой», «Прага», «Метрополь».
Офицерский дополнительный паек вызывал реальную зависть у солдат.
В окопах шла оживленная меновая торговлишка! Табак на сухари, порция водки на две порции сахару. Прокуратура тщетно боролась с меной.
Первой военной весной, когда подвоз стал маловероятен, стали есть конину. Убивали здоровых лошадей (нелегально); до сих пор помню сладкий потный запах супа с кониной. Офицеры резали конину на тонкие ломти, поджаривали на железных листах до тех пор, пока она не становилась твердой, хрусткой, съедобной.
Старшинам, поварам, кладовщикам — завидовали.
Помню состязание поваров голодной весной 1942 года. В полк пришло пополнение. Бледненький москвич с тонкими руками назвался поваром и потребовал использования по специальности. Навстречу ему вывалился повар — блестящий от сытого жира. Жюри составляла толпа офицеров и штабных солдат. Повар был бесконечно уверен в своей победе.
— Ну, расскажи‑ка мне рецепт цыпленка — антрекот.
Претендент понес явную чушь.
— Птишан знаешь? Котлектов сколько сортов знаешь?
Претендент тоскливо молчит. Под общий смех его изгоняют в стрелковую роту.
Жестокие антиворовские законы войны, казни шоферов за две пачки концентратов были вынуждены голодной судорожностью, с которой обирал себя тыл, чтобы подкормить фронт.
Летом на минированных полях у Гжатска, в нейтральной междулинейной полосе, выросла малина. Две армии лазили за ней по ночам.
Той же весной в госпиталя часто привозили дистрофиков с нулевым дыханием — старичье из дорожных батальонов. Во время двенадцатикилометрового перехода в мартовскую грязь полки теряли по нескольку солдат умершими от истощения.
Не только казахи и узбеки, но и заведующие и управляющие из МПВО в артполку разбавляли свою кашу многими литрами воды — болталось бы хоть что‑нибудь в брюхе.
Серьезное улучшение питания началось с приездом на сытую, лукавую, недограбленную немцами Украину.
Летом 1943 года в деревне Хролы под Харьковом я был удивлен тем, что рота отказалась от ужина, накушавшись предложенными прятавшимися по погребам крестьянами огурцами, медом, молоком.
В марте 1944 года, догоняя уходивших к Днестру немцев, мы ворвались в виноградную зону. Сорокакилометровые переходы сделали это совершенно внезапным. Люди, получавшие по сорок два грамма замерзшего спирта с 1 ноября по 1 мая, дорвались до разливанного моря виноградного молодого невыделанного вина. В Цебрикове, брошенной немецкой колонии с группами шестикомнатных домов, в подвале нашли дюжину бочек. Разбили и долго еще выбирали ведрами, вытягивали губами восемьдесят сантиметров не просачивавшегося сквозь цементный пол вина.
В эти же дни немцы провели успешную ночную атаку на перепившуюся, буквально на глазах у противника, 52–ю дивизию. По — смешному, в кальсонах, побежали штабные офицеры. Тогда Мкртумян приладил на соломенной крыше худой избенки, которую ему выделили, трубу и заорал с отчаянным армянским акцентом: «Куда побежали? Стыдно, товарищи офицеры!» — и штаны угрюмо застегивались, собирались в кучки, организовывали сопротивление. Проходивший мимо генерал подивился, но, расспросив, — одобрил.
Зимой 1944/45 года сплошь и рядом пехота опрокидывала кухни, вываливала курганы каши на грязный снег — хоть в кашу и закладывали тогда по шестьсот граммов мяса на человека, а не тридцать семь с половиной граммов непонятного, дворянского яичного порошка.
Читать дальше