Виктор Розов - Удивление перед жизнью

— Простите, какие у вас книги? — робко пискнул я.

— Это мои книги. Чужих книг я в доме не держу.

Странно… Но, как любит говорить в подобных случаях Людмила Яковлевна Штейн — Путиевская, ничего, как‑нибудь перемучаемся.

Книг много и на самых разных языках. Еще раз убеждаемся на глаз: очень известный писатель.

У Катаева, такого интересного собеседника и полемиста, фразы не лезут из горла. Сидим тупо, напряженно, надсадно.

— Хотите посмотреть мой новый бильярд? — предлагает хозяин.

Ради Бога! Что‑нибудь! Бильярд, кухню, попугая, золотистых рыбок, черта в банке, только чем‑нибудь заполнить этот вакуум.

Бильярд стоит в отдельной комнате. Новый, сверкающий и еще более загадочный оттого, что весь с головы до ног обернут целлофаном. Шторки на окнах задернуты, а за окном золотой солнечный день. В комнате же полумрак.

— Его подарили мне в день рождения, — объясняет хозяин.

— Простите, — очень галантно спрашивает Катаев, — а зачем бильярдный стол в целлофане?

— Чтоб сукно не пылилось.

— А почему задернуты шторы? — вякаю я.

— Сукно может выгореть.

Стоим молча. То ли у бильярдного стола, то ли у свежей могильной плиты.

В углу деревянный иконостас — щит, от пола до потолка оклеенный обложками книг знаменитого писателя Икс. Еще два — три его портрета на стенах. Еще одна пишущая машинка на маленьком столике в стороне.

Возвращаемся в кабинет. Садимся на прежние места.

Подали напитки. Налили. Выпили за хозяина.

— Я вам подарю на память свои книги. — Он наклонился и, как фокусник, достал, откуда‑то из‑под стола стопку небольших книжек в мягких обложках.

Подарок недорогой и указывающий на широкую популярность автора. В мягких обложках книги издаются большим тиражом, это указывает на популярность и материальное преуспеяние. Большой тираж — платят много.

Известный писатель Икс достал ручку и на всех книгах расписался. Мы раскланялись и вернулись в прихожую, оделись.

— Скажите, пожалуйста, — спрашивает Фрида Анатольевна, — вы не знаете, где живет господин Сэлинджер?

У нас был проект встретиться с этим писателем, только что прославившимся у нас своей прекрасной книгой «Над пропастью во ржи».

Лицо господина Икс делается прямо‑таки злым и саркастическим.

— Не знаю и знать не желаю. — И добавил: — Если бы Сэлинджер поселился поблизости, я бы сразу переехал в другое место.

…Уф, скорее на воздух! Прощаемся и уходим.

Во дворе волшебно. В глаза ударил огромный куст, осыпанный ярко — красными ягодами, нежная голубизна неба, холмистые зеленые дали. Мы молча сели в машину и молча двинулись в обратный путь. Достигнув вершины очередного холма, Катаев вдруг резко сказал, почти крикнул:

— Стоп!

Машина вцепилась зубами в землю и застыла. Валентин Петрович распахнул дверцу, порывисто выбрался из машины, держа в руках три дарованных томика, и, подойдя к краю вершины, с размаху швырнул книги в воздух. Они рассыпались веером, описали дугу и исчезли где‑то внизу. Катаев снова сел в машину, и мы по- прежнему молча тронулись дальше. Я понимал чувства Катаева, но не до конца.

— Зачем это вы, Валентин Петрович?

— А что он мне, как институтке, сверху свою поганую фамилию написал!

Ага, вот в чем дело! Дарить книгу, да еще такому писателю, как Валентин Петрович Катаев, и небрежно расписаться, даже без указания имени, кому ты эту книжку подписываешь, конечно же, неприлично. Если учесть, что Катаев, как мне кажется, художник не меньшего, а может быть, даже большего масштаба, чем известный писатель Икс, то уж и совсем конфуз.

Я свои книги не выбросил, а подарил в Москве другу, знающему английский язык. Это были славные книги, они могли доставить моему другу удовольствие или хотя бы практику в языке.

Поднимаемся на третий этаж. Снова идем вдоль коридора. Как и во всякой больнице, то тут, то там в кажущемся беспорядке лежит медицинский инвентарь. Двери налево и направо. Заглядываю на ходу в те, которые приоткрыты. Небольшие комнатки — видимо, каждая на одного больного.

Коридор кончается, и мы упираемся в дверь, как раз в ту, которая нам требуется. Тихо, почтительно входим. Комната точно такая же, как другие. Высокая хирургическая кровать, и на ней под белой простыней дряхлый, иссохший мужчина. Волосы белые, легкие, пушистые, негустые. Кожа на лице и руках рыбья — тонкая и прозрачная. Глаза глубоко запавшие и от этого кажутся черными. Нос орлиный, неестественно заостренный от худобы. Библейский старец, праотец.