Виктор Розов - Удивление перед жизнью

Оглядывая восторженным взором это красивейшее из виданных мною на земле мест, я спросил хозяйку владения, каковы размеры ее угодий, где их границы. Обернувшись лицом к горам, она показала рукой и сказала: «Примерно вот отсюда — досюда». И я понял, что это почти половина Крыма, ну, может быть, несколько меньше. Хозяева здесь устроили своеобразный профилакторий. Приезжали сюда, как я понял, люди, у которых произошли какие- то душевные встряски и им надо было привести себя в уравновешенное состояние. «Путевка» стоит довольно дорого. В столовой я спросил сидевшую напротив меня привлекательную, совсем молодую девушку, что привело ее сюда. Она ответила: «Мой парень меня оставил, и я должна прийти в себя». Ох, подумал я, а наши девушки в таких ситуациях поплачут, поплачут и пойдут на работу.

В бассейне купаются голые представители обоих полов. Кто- то из наших пошел, кажется, Карпов и Татьяна Толстая, а я нет. И стыдно было, и неприятно, что люди увидят мою изуродованную войной ногу. Я ведь знаю, здоровым, особенно молодым людям, смотреть на человеческое уродство противно. Но и без этого купания двухдневное пребывание в Эсселене было прекрасно. Единственное, о чем я пожалел, что со мной не было моих родных и друзей! Общая радость была бы уже ликованием.

Красивейшее место, спасибо хозяевам, спасибо судьбе.

Из Эсселена в Лос — Анджелес ехали на машинах, вдоль океана, а кое — где по горам. Я уже дважды или трижды покрывал это пространство, но на самолете. Всегда считал, что путешествия на самолетах пустая трата времени: сидишь, ешь, пьешь, мечтаешь поскорее удачно приземлиться — и все. Конечно, путешествие пешком или хотя бы в кибитке — настоящее, а на аэроплане — так, перелет.

В Лос — Анджелесе тоже было много примечательного, и я люблю этот город не только за то, что там меня радушно принимали Ирвинг Стоун, ныне, увы, уже покойный, или крупнейший талант, нейрохирург Милтон Хейфиц, но и за то, что этот город — родина киногероев моего детства: Мэри Пикфорд, Дугласа Фербенкса, Гарольда Ллойда, Бастера Китона.

Да, старые американские картины были полны чистоты и благородства, они делали нас чище и храбрее. И какую же. погань выпускают теперь! А наши растлители душ… а — а, нет — нет, я пишу о другом! И так ушел в сторону.

В Нью — Йорке состоялась наша встреча с крупнейшим книжным издательством, кажется, называется «Дабл дей». Мы знакомимся с работниками издательства, идут наши имена, имена издателей, подходит пожилая женщина, можно сказать, в рабочем платье, правда, с изящным браслетом на левой руке. Представляется: «Жаклин Кеннеди» В голове мелькнуло: «Она или не она? Кажется, она». Но лицо усталое, я бы сказал, равнодушное. Стрижка не короткая, собственно, никакой прически, довольно небрежно разбросанные волосы. Мысль вторая: каким образом она здесь? Кого‑то тихо спрашиваю, отвечают — она здесь работает корректором. Третья мысль, мысль глупая и чисто советская: зачем же такая богатейшая женщина работает?.. Но вот она, легендарная Первая леди страны. Да, очаровательная, пленительная, восхищавшая меня и весь мир.

Владимир Васильевич не растерялся, фотографирует. Несколько ничего не значащих слов — и все. Недавно она скончалась. Газеты всего мира коротко сообщили о ее кончине. Узнав об этом, я вынул из‑за стекла фотографию и с каким‑то смутным чувством печали рассматривал ее спокойное лицо. Так проходит мирская слава… Однако хорошо, что прекрасная женщина жила на свете в мое время.

В 1952–м или 1953 году Союз писателей проводил семинар молодых авторов. К тому времени театры ставили две мои пьесы: «Ее друзья» и «Страницы жизни». Без всякого самоуничижения скажу, что они не отличались художественными достоинствами и если имели некоторый успех, то благодаря тому, что не шли в потоке «широкоформатных», а рассказывали о жизни простых смертных, да и актеры и режиссеры были замечательными. И вот, видимо, благодаря этим пьесам я и был приглашен участвовать в проводимом семинаре.

Молодых авторов со всего Советского Союза съехалось множество, и мы были разбиты по жанрам и группам. Моими руководителями оказались Александр Александрович Крон, Иосиф Леонидович Прут и Александр Петрович Штейн. Я знал их всех по именам, но никогда не видел вблизи. Помню, как они вызвали меня на беседу и достаточно сурово разбирали мои сочинения. Разговор шел справедливый и доброжелательный. Не помню, кто сказал: «Вот тут есть один хороший диалог, несколько фраз, он намекает на некоторые способности автора». Прошло сколько‑то дней по окончании семинара, и меня позвали к тому самому телефону в Зачатьевском монастыре, который был расположен не в нашей громадном, длинном коридоре, а в другом, через площадку от нас, таком же длинном и громадном. Люди были в те времена любезные, и меня, несмотря на то, что телефон принадлежал «тому» коридору, всегда звали. Позвали и на этот раз. «Товарищ Розов, — деловито произнес молодой женский голос, — вам надо прийти в Союз писателей и подать заявление о приеме в члены Союза. Вы рекомендованы руководителями Всесоюзного семинара». Скажу прямо, никакого приступа радости я не испытал, так как считал: состою я в каком‑то союзе или не состою, это к прямой работе отношения не имеет. Скорее, налагает на меня определенные обязательства, раз я буду членом союза. А я подобных обязательств всегда избегал. Словом, я сделался членом Союза писателей. Об этом Союзе, созданном практически по решению Сталина, когда‑нибудь кто‑нибудь напишет интересное исследование. Я же скажу только: в нем было много плохого, но и много хорошего, драматического и забавного. Повторяю, это отдельная тема для многотомного труда.