Виктор Розов - Удивление перед жизнью

У Маргариты Владимировны есть неопубликованный рассказ, он так и называется — «Чанг». Этот рассказ я перечитал сейчас и коротко пересказал. А тогда, давным — давно, я, откровенно говоря, больше удивлялся не фокусам Чанга, а темпераменту и горячности писательницы, вступившей в бой за дрессированную свинью. Страстная натура, она сама понимала страсти других, какими бы странными они ни были на взгляд иного человека. В частности, Маргарита Владимировна понимала страсть открывателя таланта и страсть дрессировщика Малишевского. Мы часто признаем только свои увлечения и равнодушны к чужим, даже спешим объявить их чудачеством, а порой и глупостью.

Да, Маргарита Владимировна была человеком горячим. Горячим и жадным до нового. Несмотря на то, что из‑за своей уже болезненной полноты она крайне редко покидала «Метрополь», жила она не прошлым, не только книгами по истории, в которые уходила, когда работала, а современностью. Ценя старое искусство, она не только любила современное, а радовалась любому новому его ростку — в живописи, в театральном искусстве, в литературе. Не успевал я переступить порог дорогого мне номера 409. как на меня сыпался град вопросов. Я был в то время человеком крайне любознательным. Над кроватью у меня висели листы бумаги, на которые я записывал увиденные спектакли, выставки, фильмы, услышанные концерты, лекции. Жажда знаний была у меня в те годы неистовая, хотелось объять необъятное. Да разве только у меня! Иногда на уроках истории театра или истории пространственных искусств мы, учащиеся, сговаривались между собой: кто к следующему занятию отыщет больше дополнительного материала. И на следующем уроке шел бой. Преподаватель ставил вопрос. Тот, кому он адресовался, отвечал, после чего тянулись руки с желанием дополнить — этакое соревнование. Дополняли без конца, каждый старался выложить запас узнанного, и победителем считался тот, кто уж последним тянул во второй или десятый раз руку и добавлял еще какую — ни- будь кроху сведений.

И мне было о чем рассказывать Маргарите Владимировне и Людмиле Андреевне, которая и сейчас, в своем почтенном возрасте, крайне современный человек. Вопросы летели на меня с двух сторон, и я едва успевал поворачивать голову и отвечать, отвечать… Иногда Маргарита Владимировна перебивала дочь:

— Люся, оставь Витю, он ко мне пришел.

Людмила Андреевна:

— Мама, это ты совершенно замучила Витю своими вопросами, дай ему отдохнуть… Кстати, скажите, Витя, это верно, что Бабанову в «Ромео и Джульетте» будут дублировать какие‑то две девочки?

Я отвечаю:

— Да, ее будут дублировать Альтовская и Малиновская, выпускницы нашей школы, обе очень способные артистки.

Маргарита Владимировна:

— Люся, подожди минутку. Витя, вы знаете, что в Малом театре есть такой актер — Остужев?

Я говорю, что знаю, недавно видел его в «Разбойниках» в филиале Малого на Таганской площади.

Маргарита Владимировна:

— Как он вам показался?

Я:

— Скажу откровенно, не очень понравился. Старая школа, поет, рычит.

Маргарита Владимировна:

— Витя, Витя, это великий актер, его просто затирают в Малом театре. Поверьте мне, очень большой актер.

Я не верю. Видел. Не понравилось.

В то время А. А. Остужев еще не сыграл ни Отелло, ни Уриэля Акосту, ни даже Барона в «Скупом рыцаре». Как же права была Маргарита Владимировна, называя его тогда великим, — до Уриэля Акосты, до Отелло, после которых он стал, если можно так выразиться, «общедоступно великим».

У Маргариты Владимировны вообще был особый нюх на великих людей, какой‑то редкий дар чувствовать их и любить. Уже совсем в преклонном возрасте, больная, она познакомилась с художником Нестеровым… Может быть, именно об этом сейчас читает мой визави наискосок на верхней полке в «Памятных встречах»… Маргарита Владимировна в ту пору буквально как девочка была влюблена в искусство Нестерова. Она без умолку говорила о нем, превозносила чуть ли не выше всех русских художников. Нестеров был уже достаточно знаменит, его картины украшали Третьяковскую галерею. Я также любил его «Отрока Варфоломея» и «Пустынника», но не так восторженно, не с таким категорическим признанием превосходства его таланта над другими. Только два года тому назад, желая показать сыну картины Нестерова в Русском музее Ленинграда, я и сам остолбенел от изумления, войдя в зал. Нестеров за эти годы как‑то вырос, возвысился и в чем‑то далеко вперед ушел от своих предшественников, которые ранее затмевали для меня его своим уже канонизированным величием. Именно в Нестеровском зале Русского музея я опять вспомнил Маргариту Владимировну, ее правоту.