Георгий Жженов - Прожитое

Тамада — это самый уважаемый, самый мудрый, самый красноречивый, самый находчивый и остроумный… словом, «самый-самый» из всех присутствующих, в данном случае — хозяин дома, принимающий гостей. Сегодня, за этим столом, он «премьер-министр»… Он — светофор, чутко регулирующий жизнь разгоряченного алкоголем стола. Ему подчинены все!

И так же, как в Азии, например, грешно покинуть стол, пока не отведаешь плова, подаваемого напоследок, в завершение праздника, неприлично встать из-за грузинского стола раньше, чем тамада не почтит своим вниманием последнего из сидящих, не поднимет бокал за его здоровье. После этого обязательно провозглашается тост за здоровье самого тамады, и только тогда официальная его миссия считается исчерпанной. Это не значит вовсе, что праздник кончается — грузины на минутку за стол не садятся! Жизнь продолжается, но уже без дирижера, свободно, по правилам перекрестка с выключенным светофором.

Все эти и другие премудрости, а заодно и кто есть кто, я постигал, слушая комплиментарные, заздравные речи тамады, изобилующие превосходными оборотами настолько, что казалось: сидишь среди святых апостолов, а не в кругу партийных секретарей и министров.

Пышные речи, обилие тостов, вкусная пища и хорошее вино сделали благое дело, раздражение понемногу утихало, я стал успокаиваться.

Застолье продолжалось…

Тамада в очередности тостов был принципиален, шел по кругу в направлении часовой стрелки… Я сидел где-то в районе «без четверти» — до меня было еще далеко. А вот к министру кино минутная стрелка приближалась. Было любопытно, что о нем скажут.

Вначале тамада коснулся юбилея. Поздравив министра с большим успехом торжественного вечера, он с особым удовольствием подчеркнул фурор реквиема. Помянули артиста Геловани, сумевшего «талантливо воплотить в себе духовное начало великого Сосо»… Кто-то крикнул: «Слава генералиссимусу!»… Возглас с восторгом был подхвачен, наполнены фужеры, и тамада провозгласил:

— За вождя и учителя всех народов! Лучшего друга советских кинематографистов! Вечная память и слава великому Сосо! Встать! До дна!

«Так… — подумал я. — Началось».

Какой-то злой рок упорно витал надо мной в этот злосчастный вечер. Суждено, кажется, испить сегодня всю чашу испытаний до дна… Я лихорадочно соображал: что же делать? Должен же быть какой-то выход?

Смириться и пить? Не годится. Совесть замучает, не простит малодушия…

Делать вид, что пьешь? Способ этот в сходных обстоятельствах уже опробован мною — не проходит! Не отстанут. Будут терпеливо ждать, пока не выпьешь.

Просто встать из-за стола и уйти? Нельзя. Слишком вызывающе. Нельзя забывать, что находишься не где-нибудь, а в Грузии! Психология здесь иная. Сталин тут прежде всего — свой, земляк! Он здесь владыка половины мира, вождь, а потом уже «тиран» и прочее…

Застолье между тем продолжалось. Сталина поминали чуть ли не в каждом тосте. Пили за «продолжателя генеральной линии партии», за «великого организатора и вдохновителя победы над фашизмом», за «отца и учителя», «светоча человечества» и т. д., и т. п.

В одну из редких пауз между тостами я попытался попросить слова — бесполезно, куда там!.. Мне объяснили: «Слово получите, когда тамада сделает к вам алаверды. И не надо горячиться — таков обычай!»

И вдруг я успокоился. Настолько успокоился, что безропотно вставал, подчиняясь команде «встать», пил вместе со всеми до дна, когда это требовали… Мне стало легко! Я уже знал, о чем буду говорить.

И когда, наконец, тамада сделал алаверды ко мне, я встал и спросил:

— Ответьте мне, пожалуйста, настоящий грузин кровную обиду прощает или нет?

— Нет… Конечно, нет! — едва ли не хором, весело прокричали мне с разных концов стола.

— Так вот, настоящий русский кровной обиды так же не прощает! Поверьте, я не хочу обидеть никого из сидящих за этим столом… Вы все милые, гостеприимные люди… Надеюсь, вы правильно поймете все, что я сейчас скажу, и не примете сказанное на свой счет.

За столом притихли. Я продолжал, тщательно выговаривая слова:

— В свое время зловещую роль в моей судьбе сыграли три грузина — Сталин, Берия и Гоглидзе!.. Благодаря этим людям я семнадцать лет мыкался по тюрьмам, лагерям и ссылкам. Сейчас я оказался в положении, когда вынужден пить в память одного из троих, а я этого не хочу и не буду! Я встал, чтобы сказать: когда вы пили за Сталина, я пил за Ленина! Извините.

Повисла тишина. Признаться, стало как-то не по себе… Немножко жутковато и любопытно одновременно. Что будет дальше?..