Роланд Пенроуз: Пикассо

Еще до приезда в Корунью дон Хосе испытывал большое беспокойство из-за отставания Пабло в школе, особенно по математике. Он опасался возникновения конфликта, который, как он полагал, неизбежно последует в этом странном городе с незнакомыми и недоброжелательными учителями. Пабло, в свою очередь, всегда ненавидел школу. Даже основы чтения, правописания и сложения давались ему с огромным трудом. Вот почему он старался найти прибежище в студии отца, где мог заниматься любимым делом.

Дон Хосе понимал, что необходимо принять какие-то меры, чтобы спасти себя и сына от позора. Посоветовавшись с человеком, который был его хорошим другом и, кроме того, снисходительным учителем, он договорился с ним о проверке знаний своего сына. Описанием этого незабываемого события, полного юмора и значения, мы обязаны Сабартесу, который передавал его со слов самого Пикассо. Представ перед экзаменатором, Пабло признался, что ничего не знает, абсолютно ничего. Терпеливый педагог предложил ребенку написать хотя бы пять-шесть цифр, но даже этого ему не удалось добиться от Пабло. Дальнейшие просьбы к ребенку вспомнить хоть что-нибудь еще больше смутили мальчугана. Однако педагог, полный решимости помочь ему, нарисовал на доске цифры и предложил Пабло написать их. Ничего проще предложить ученику он не мог. Пабло с большим удовольствием повторил написанные на доске учителем цифры, предвкушая радость от хорошей вести, которую он принесет родителям, за что те, испытав за него гордость, подарят ему акварельную кисточку. «Я смог бы нарисовать и голубя», — подумал он про себя, закончив писать цифры. Но тут учитель предложил ему произвести сложение, и вновь ребенок оказался в безнадежном положении. Его спас написанный преподавателем, то ли случайно, то ли нарочно, правильный ответ на промокательной бумаге. Сообразительный ученик тут же воспользовался предоставившейся ему возможностью и с величайшей аккуратностью переписал его. «Очень хорошо, — подытожил усилия мальчика учитель. — Вот видишь, ты же знаешь предмет. Остальное, мой друг, придет со временем. А ты почему-то боялся».

Возбужденный Пабло вернулся домой, прижимая к груди дневник, весь в размышлениях о композиции своей будущей картины. «Значит, так, глаз у голубя похож на ноль; под нолем шестерка, под которой тройка; у него два глаза и два крыла; он стоит на крышке стола, под которым общая сумма». Сложение, сделал вывод мальчуган, это не просто механическое действие. Он понял, что символ может иметь более чем одно значение. Это можно увидеть из наброска, который он сделал карандашом год или два года спустя в Корунье, свидетельствующего о дальнейшем развитии сделанного им открытия. На рисунке два стоящих рядом человека. Один — комичный, угловатый, по виду крестьянин, с напяленной на голову широкополой шляпой и с палкой в руке; другой — маленькое создание с огромным детским лицом. Глаза человека побольше представлены в виде восьмерки, а глаза его меньшего собрата в виде семерки. Рядом с ними цифры от единицы до девятки, написанные несколько раз. Большая семерка с перечеркнутой ножкой стоит отдельно, как бы показывая, что и она может быть использована для показа линий бровей и носа.

У дона Хосе, возможно, были некоторые основания для опасений, что его сын вырастет неграмотным (Пикассо признавался, что он так и не выучил алфавит в школе), но в то время не существовало официального положения, обязывающего родителей дать образование ребенку. Интересно представить, что произошло бы с маленьким Пабло сегодня, если бы большая часть его времени и энергии ушла на усвоение имеющих утилитарное значение знаний, к которым его ум не был восприимчив. Вероятно, мы имели бы загубленного гения с усредненным уровнем академических знаний, словом, однобокую и ни к чему не приспособленную личность. Дон Хосе понимал, что в данном случае общепринятые нормы должны отступить перед талантом. «Один закон для буйвола и льва! Это же насилие!»

Испытывая удовлетворение от того, что талант сына получит еще большее развитие в Институто де гуардия, дон Хосе часто пользовался помощью сына при создании собственных работ. Не раз он доверял ему закончить какую-нибудь деталь на картине, особенно лапки мертвых голубей на натюрмортах. Отрезав лапки у мертвого голубя, он прикалывал их к столу в нужном положении и предлагал Пабло воспроизвести их на полотне.

Как-то вечером, когда распогодилось, он дал сыну очередное задание, а сам вышел прогуляться по авениде Аламеда. Прогуливающаяся по широкой улице толпа, висевшие, словно фонарики, цветы, от которых исходил сладкий аромат, несколько развеяли его меланхолию. Возвратившись домой, он обнаружил, что рисунок закончен. Лапки голубя были воспроизведены столь достоверно, что дон Хосе в порыве нахлынувших чувств вручил Пабло свой мольберт, кисть и краски, заявив сыну, что его талант вполне созрел и что он превзошел отца, который больше никогда не возьмет кисть в руки. В этом жесте отказа от себя отец испытал своего рода удовлетворение: сын помог ему скрыть собственное разочарование самим собой за надеждами, которые он возлагал теперь на своего отпрыска.