Вадим Бойко - После казни

Около года Стасик скитался по стране. Но даже мне он никогда не рассказывал об этом периоде своей жизни.

В начале 1943 года его снова схватили и привезли в Бойтен. Так он очутился на шахте «Гогенцоллерн-грубе».

Мрачный, заносчивый и до глупости самовлюбленный, Ганс Нагель был уверен, что он представитель «высшей» расы, и относился к нам с презрением. Это иногда даже забавляло Стасика, и тогда он откровенно насмехался над штейгером, нарочно путая польскую и немецкую речь, чтобы Нагель не все мог понять.

— Вы, господин Нагель, умный человек. Между прочим, как только увидел вас впервые, я понял это. Вот и сейчас, — говорил Стасик, — вы сидите, жуете бутерброды, а ваш лоб показывает напряженную работу мозга.

Нагель еще более пыжился и произносил:

— Ты знаешь, кто я есть? Я есть немецкий технический интеллигент. А вы только и умеете что махать лопатами. Вы есть неполноценная раса.

— А чем же объяснить, господин Нагель, — вопрошал Стасик, невинно заглядывая штейгеру в глаза, — что неполноценные бьют вас, полноценных, в хвост и в гриву?

Нагель переставал жевать, сбитый с толку.

— То есть это как же… бьют?

— Да очень просто. Бьют и плакать не дают. Вот хотя бы и в Сталинграде.

Фашист сопел, потом сердито возражал:

— Доктор Геббельс недавно заявил… Стасик хохотал, всплескивая руками:

— Ну-ну, давайте поведайте нам очередную басню Геббельса.

Не слушая Стасика, Нагель продолжал:

— На востоке фюрер подготовил неприступный вал. О него расшибутся большевистские орды. Фюрер сказал, что этим летом Россия будет разгромлена.

— О фюрере и говорить не приходится. Ведь это же великий… великий… ну как бы это выразиться получше… — Стасик не находил нужного слова и стучал пальцем по своей голове. — А скажите, господин Нагель, почему бы вам теперь не отправиться на этот неприступный вал?

— Мне? Я, конечно, охотно пошел бы, но герр Гоппе сказал, что и каждая тонна угля — удар по врагу.

— Вы же умный человек, Нагель, и должны знать, что этого Гоппе давно уже надо было запрятать в сумасшедший дом.

— Напрасно ты так думаешь. Он способный инженер и крупный организатор.

— Верно. Способности палача у него выдающиеся. Нагель не понимает этих слов, талдычит свое:

— Герр Гоппе на собраниях высказывает ценные мысли.

— Те же, что и доктор Геббельс?

Нагель, глотнув кофе из термоса и переведя дух, приводит, по его мнению, самый веский аргумент в пользу Гоппе.

— Не забывай, что двое его сыновей сложили свои головы на Восточном фронте за фюрера, но у него там еще и третий сын. Он сумеет отомстить за смерть своих братьев.

А через несколько дней после этой дискуссии на доске объявлений шахты появился некролог. В жирной траурной рамке красовался портрет третьего сына обер-инженера Гоппе.

О положении на фронте мы догадывались по состоянию Нагеля, наблюдая за ним во время работы. Участившиеся вспышки гнева у него иногда доходили до бешенства, после чего он внезапно остывал, тупо уставясь в одну точку.

После смены мы со Стасиком не спешили к стволу, все равно нам подниматься последними. Впереди два километра дороги, есть время поговорить.

— Зачем ты лезешь на рожон? Зачем ты затеваешь эти разговоры с Нагелем? Стасик только рукой махнул.

— Скоро подмажу салом пятки — только меня и видели. Плевать я хотел на этого придурка. Я резко остановился, схватил его за руку!

— А я, как же я? Ты меня оставишь? Он задумался.

— Что же мне делать? Ведь из лагеря я не смогу тебя вырвать. Оставлю тебе денег, будешь покупать продукты, как-нибудь перебьешься…

— Эх ты… дело разве в деньгах? Я тоже должен бежать.

Стасик остановился, поднял лампу, посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом.

— Хорошо. Я подумаю. Вообще ты парень подходящий.

Прощаясь со мной около клети, он тихо сказал:

—— Помни только: никому ни слова!

Он поехал с группой поляков на-гора, а я долго ждал своей очереди. Когда мы поднялись на поверхность, веркшютцев у ствола было втрое больше обычного. Они тотчас же стали сверять рабочие номера. На шахте что-то произошло, иначе бы нас не погнали в лагерь под таким усиленным конвоем, с карабинами наготове.

У ворот колонну встретил худощавый, по-военному подтянутый, как всегда, чем-то недовольный лагерфюрер Фаст, которого заключенные прозвали Мерином, очевидно, за его длинную нижнюю челюсть. Он отдал распоряжение начальнику конвоя, и тот развернул колонну перед домом, где размещались караульное помещение, канцелярия, кабинет лагерфюрера.