Дмитрий Ломоносов - Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946

Двухэтажный дом, первый этаж из кирпича, второй — рубленный из бревен, наши две комнаты в середине длинного коридора, заканчивающегося общей кухней с огромной русской печью, в которой по очереди пекли хлеб. Вкус горячей хрустящей горбушки, отломленной от только что испеченной буханки и смазанной тающим маслом, до сих пор вызывает слюноотделение.

Дом, принадлежавший губернскому Потребсоюзу, в котором работал мой отец, находился на тогда бывшей окраинной улице (Мамина-Сибиряка, 99), застроенной одно-двухэтажными деревянными домами и мощенной булыжником.

Часто смотрю в окно: грохочут по мостовой конные телеги, пароконные брички и нарядные коляски извозчиков, конская сбруя с дребезжащими бубенцами. Редкие автомобили: грузовики с надписью «АМО» на крышах кабин, легковые с брезентовыми кабинами и слюдяными окнами и возбуждающие интерес прохожих «Форды» с двухместной кабиной и двумя пассажирами, восседающими сзади в открытых багажниках.

Помню два двора нашего дома, разделенные большим дровяным сараем. На заднем большем дворе мы играли с моей преданной подружкой того времени Олей Рогожкиной. Надзирала за нами ее старшая сестра Виктория, защищая нас от дворовых мальчишек, которые дразнились: «Жених и невеста, наелися теста, тесто засохло, невеста сдохла».

При входе во двор со стороны улицы — ворота с калиткой. Сразу за ней киоск, в котором продавали водку.

У него собирались проезжавшие мимо возчики, останавливая у дома свои подводы, и прямо из горлышка вливали в себя содержимое бутылок. Страшно ругались и иногда дрались. Тогда приходил милиционер, свистел в свисток. Ему на помощь сразу же прибегал другой постовой, дерущихся разнимали, иногда и связывали.

Однажды ночью меня разбудили и на всякий случай одели: во дворе горел сарай, суетились пожарные. На стену дома, обращенную к огню, лились струи воды. Сквозь стекла окон, омываемые водой, мы наблюдали за пожаром.

Летом сарай отстроили заново, и, глядя на стройку, я пытался понять, какая разница между словами «рабочие» и «работники», донимая маму этими лингвистическими изысканиями.

А в соседнем дворе жил дед, запомнившийся тем, что часто зазывал нас, детей, к себе, одаривал сделанными им деревянными игрушками.

Вплотную к забору между нашим двором и двором, где жил добрый дед, находился небольшой сарайчик со слегка покатой, крытой железом кровлей. На этой кровле было очень интересно рисовать цветными мелками. Как-то раз, занимаясь этим искусством, я настолько увлекся, что, пятясь задом, свалился во двор к деду, угодив, по счастью, на кучу накошенной травы и стружек. Я здорово испугался. Увидев это, дед утешал меня, угощая постным сахаром, который показался мне необыкновенно вкусным.

В булочную, которая находилась за углом, мы бегали покупать свежие калачи, их вкус ощущаю до сих пор. Это хлебное изделие почему-то давно исчезло из обихода.

Рогожкины иногда пекли пироги и шаньги (жареные лепешки из теста, замешанного на сметане). Ими, как правило, занимался сам Леонид (помню торчащие из печи его длинные ноги). На пироги нас приглашали стуком в потолок (они жили на первом этаже, под нами). Иногда обе семьи собирались вместе лепить пельмени. Мы с моей подружкой Олей участвовали в этой работе. Озорничая, заворачивали в тесто горчицу или перец.

Почему-то гастрономические воспоминания той поры занимают много места в памяти. Тогдашний стол: желтая (пшенная) каша, черная (гречневая) каша, картофельная каша (пюре), горошница, пельмени, шаньги — ныне забытое блюдо, — рыбный пирог из осетрины или севрюги с рисом или картофелем, нарезанным кружками и переложенным большим количеством лука.

Недалеко от дома был городской пруд, обсаженный деревьями. Туда мы в сопровождении старших ходили купаться в теплые дни. Плавать я не умел, боялся утонуть и только с завистью наблюдал, как дети моих лет и постарше смело кидались в воду, используя мокрую, наполненную воздухом наволочку вместо принятых теперь резиновых надувных колец или игрушек.

Ежедневно утром к нашему дому за проживавшими в нем сотрудниками Губсоюза приезжал автомобиль с блестящей никелированной фигурной решеткой радиатора, с брезентовым верхом и маленькими боковыми окошками из слюды или целлюлозы. Шофер рукой в большой кожаной с обшлагами перчатке торопил седоков, нажимая грушу торчавшего сбоку клаксона.

Жили с нами кошка Рыжка и собака Фрина (вислоухая пятнистая, похожая на сеттера). Я все время возился с ними и даже выдрессировал их: по хлопку ладонью по стулу или другому месту Рыжка тотчас прыгала туда. Я запрягал Фрину в деревянного коня, к которому привязывал игрушечный грузовик, в кузов грузовика усаживал Рыжку, и этот поезд разъезжал по квартире.