Михаил Козаков - Фрагменты

А Охлопков уже командовал: «Пюпитры на сцену! Быстро, быстро!» Из оркестровой ямы были извлечены пюпитры для нот и для чего-то принесены на пустую темную сцену театральными рабочими, Бог весть откуда оказавшимися так поздно в театре.

— Так, хорошо, хорошо! — потирал руки Охлопков. — Теперь ставьте их полукругом… Да не так, поверните их нотами в зал! Ага, вот теперь так! Коля, готовь к ним проводку, чтобы они горели!

— Николай Павлович, ну откуда я сейчас возьму проводку?..

— Не спорь! Что за манера — спорить! «Откуда», «откуда»… от верблюда! Это театр! Понимаете — те-атр! Магическая сила! Ну ладно, пускай не все горят, а штук пять. Надо понять принцип…

Пока Коля с помощником налаживали проводку, Охлопков сам выскочил на сцену и установил пюпитры с нужными интервалами. Я понял, что готовится сюрприз для завтрашней репетиции камерной пьесы Штейна. Лампочки на пюпитрах наконец загорелись.

— Коля, Коля, милый, теперь иди в осветительную будку и по моей команде сначала — свет в зал, на сцене темно, а потом постепенно убирай свет из зала и зажигай пюпитры…

— Илья Михайлович! — Это он — заведующему музыкальной частью, композитору и дирижеру Мееровичу. — В это время пойдет музыка. Ты с оркестром до начала действия уже на сцене!

— На сцене, Николай Павлович?

— На сцене, на сцене!.. Ну, Коля, давай свет в зал! Теперь убирай, убирай, и уже пюпитры… Не резко, не резко! Сначала на полпроцента… Хорошо, хорошо, а свет из зала убирай, пюпитры ярче, до конца, а свет из зала ушел, ушел совсем! Так, так, хорошо… Замечательно! Это все будет замечательно!

Когда участники спектакля явились наутро для первой сценической репетиции пьесы Штейна, их ожидало много новостей. На сцене стоит круглый помост, похожий на лобное место. За помостом натянут рабочий задник. Вокруг помоста — стулья и пюпитры для оркестра, а через зал от лобного места выложен настил прямо по спинкам кресел…

— «Дорога цветов» — так это называется в японском театре — объяснил Охлопков.

Перед этой же репетицией актеры, сидящие в зале и удивленно глядящие на сложную конструкцию, узнали от Николая Павловича, что вся эта работа, которую с ними в репетиционном зале провел В. Ф. Дудин, была «очень важна, полезна, необходима, так как она явится психологической основой для следующего этапа сценического воплощения спектакля, который будет называться спектакль-концерт!»

— На лобном месте, которое станет гостиничным номером, будут установлены детали реквизита и мебель — торшер, диван и в центре рояль… Света Борусевич! Ты ведь на рояле играешь?

— Когда-то училась, Николай Павлович. Подзабыла…

— Нужно вспомнить. Обязательно. Когда твоя героиня сядет за рояль и начнет играть, тебя подхватит оркестр и зазвучит фортепианный концерт… А начало спектакля — на звуке метронома: тик-так, тик-так… Его надо записать на пленку и давать тихо-тихо, а потом до форте. Метроном создаст ощущение тревоги и напряжения, в котором все живут. Звук его исходит как бы из радио-тарелки, и оттуда же — объявления о воздушной тревоге… Это — контрапункт спектакля… А на заднике — огромная карта Ленинграда! Большая старинная гравюра. На ней светом разольем огромные пятна крови, когда кто-то из героев погибнет. Убьют Илюшу — удар в оркестре и огромное кровавое пятно по участку карты, или когда Линда погибнет в тылу у немцев…

— А для чего «дорога цветов», Николай Павлович?

— Это гостиничный коридор…

— А оркестр не будет отвлекать зрителей? Они же на него будут смотреть. Это не помешает играть, Николай Павлович?

— Борис Никитич, здесь дамы, а то бы я сказал: помните, что плохому танцору мешает? Ну а теперь — по местам. Пресс-конференция закончена… Вы роли, надеюсь, знаете?

— Более или менее, Николай Павлович.

— Пора знать, премьера на носу! В декабре сдача.

— А успеем, Николай Павлович?

— Должны успеть. Ну хватит! Место! Место!

Еще вчера актеры Кириллов, Толмазов, Ханов на репетиции Дудина небрежно перекидывались репликами текста, который держали в руках, глядя на него сквозь очки, бормотали его, подшучивали друг над другом, важничали:

— Тут ваша реплика, Григорий Палыч.

— Извините, только после вас, Борис Никитич.

— Нет уж, облагодетельствуйте вы, голубчик, драматург решил, что сначала ваша очередь.

— Ах, извините, вы правы, мастер… Прошу прощения, не разглядел. Очки подвели…

— Стареете, Григорий Палыч.

— Да и вы не молодеете, Борис Никитич..