Эрнст Саломон - Вне закона

Все во мне холодно и мертво. Я регистрирую то, что вижу, не размышляя над этим. Наверняка в комнате клопы, пахнет противно. К клопам я привык. В тюрьме у меня всегда были клопы в камере, иногда, если утром они меня слишком доводили, я жаловался, и приходил заключенный, который обрабатывал щели кровати острым пламенем паяльной лампы, так что дым обожженной древесины и сожженной краски еще целыми днями наполнял камеру. Здесь тоже явно поступали так же. Спертый воздух тюрьмы — всюду одинаковый.

Охранник приносит мне еду, большие комки перловой каши, безвкусной и без мяса. Я оставляю это, мне не до еды. Охранник возвращается через час, молча убирает полную кастрюльку. Через некоторое время он приносит мне газету. — Тут для вас кое-что почитать, — говорит он и спешно исчезает снова. Это католическая воскресная газета; я прочитываю ее всю. Спустя одну минуту я полностью забыл, что в ней написано. Я хожу вперед и назад.

К вечеру с грохотом вваливается толпа мужчин, с узелками и мешками. Они сразу наполняют помещение криками и руганью, сначала они едва ли обращают внимание на меня. У некоторых нет ботинок, их невыразимо грязные ноги выглядывают из-под изношенных, запачканных пятнами брюк, которые едва не расползаются по швам. Они говорят между собой по-польски, я не понимаю ни слова. Скоро они все больше волнуются, и я замечаю, что они занимаются мной. Я стою, прислонившись к стене, и смотрю на них. Они распространяют пронизывающую вонь. — У тебя есть табак? — спрашивает один меня. Я качаю безмолвно головой. Они трещат без умолку. Наконец, один стучит в дверь, приходит охранник. Они взволнованно в чем-то убеждают его. В конце концов, один из них говорит на ломаном немецком, что они не преступники, они польские отходники, которых просто должны выслать домой, потому их нельзя на ночь оставлять в одной камере с настоящим каторжником. Охранник смущенно говорит мне, чтобы я следовал за ним. Он приводит меня в другое, меньшее помещение, в котором на одной из двух кроватей уже сидит пожилой мужчина с босыми ногами. Старика задержали за бродяжничество. Я спрашиваю его с подчеркнутой вежливостью, не против ли он провести ночь вместе с каторжанином. Он осклабился на меня, и охранник бормочет, что у него больше, к сожалению, нет свободного отдельного помещения для меня.

Окно этой камеры низкое и открытое. Я высовываюсь наружу, насколько могу. Я смотрю на узкую улицу с низкими запущенными домами. Дети играют в сточной канаве. Время от времени проходят рабочие. Телега скрипит из-за угла. Из темной двери выходит женщина и кричит сетующим голосом: — Зигфрид! Приходит фонарщик, он длинной палкой поворачивает рычаг запуска газа и, как только зажигается зеленоватый бледный свет, закидывает жердь на плечо. Я еще вижу его тень у следующего фонаря. Начинает темнеть. Старик все еще неподвижно сидит на кровати. Час за часом я остаюсь у окна. Дети исчезли. Огни в домах гаснут. Девушка мелькает из переулка, осматривается и становится затем в темный угол, почти прямо под моим окном. Я вижу ее контур. На ней косынка. Она долго неподвижно ждет. Один шаг звучит на ночной улице. Девушка тихо зовет имя, которое я не могу расслышать. Какая-то фигура бросается к ней, они встречаются, обнимают друг друга. Они медленно уходят, тесно прижавшись, по улице, мимо фонаря. Иногда они останавливаются и целуются. Они исчезают в темноте. Я оглядываюсь в камере и на ощупь ищу мою кровать. Я ложусь на соломенный тюфяк и натягиваю на себя дурно пахнущий войлок. Старик двигается. Он поднимает ноги на кровать и потягивается. Он хрипло дышит. Он еще не сказал ни слова. Я говорю: — Спокойной ночи. Молчание. Внезапно старик говорит в темноту: — Весь мир может меня поцеловать в задницу.

Утро. Я встаю и умываюсь в узкой, грязной миске, без мыла. Я вытираюсь моим носовым платком. Старик лежит неподвижно и съежившись под своим войлоком. Приходит охранник. Он спрашивает: — Как вас зовут? Я называю свое имя. Он говорит: — Следуйте за мной. У двери меня ожидает тот же самый караван как в прошлый день. На меня надевают наручники, мы идем по городу, школьный класс встречает нас, многие дети останавливаются, учитель машет им, они, помедлив, семенят дальше. Господа с портфелями, женщины с сумками для покупок. Утреннее солнце лежит на улицах, красит город сверкающим серым цветом. Движение становится сильнее. Много машин сигналят мимо, у них вытянутые, чистые лакированные кузова. Все лица обращаются ко мне. Я громко говорю: — Весь мир может меня…