Рут Вернер - Соня рапортует

Хотя физически я чувствовала себя неважно и мое состояние могло остаться таким же на протяжении всех девяти месяцев, беременность и на этот раз не делала меня беспомощной и зависимой от других. Я не боялась того, что мне, возможно, придется в одиночку справляться с порученным делом. Немецких эмигрантов, влачивших голодное существование в чужих странах, а также разделенные по милости гитлеровского фашизма семьи можно было теперь встретить повсюду. Я могла поехать в Польшу и одна. При сложившихся обстоятельствах мне не хотелось требовать от Рольфа, чтобы он жил со мной под одной крышей; да я и сама этого не хотела. С другой стороны, я знала, что Рольф с его профессией в состоянии предложить мне гораздо более солидное легальное положение, а для него, впервые работающего по заданию Центра, было бы лучше, если бы я была поблизости. Две вещи беспокоили меня. В некоторых отношениях Рольф был наивен и легко исходил из ложных представлений, упорно беря их за основу для всего последующего. Кроме того, был он мягкосердечен и не умел добиваться своего, отпихивая, так сказать, локтями все, что ему мешало. Эта вторая тревога оказалась необоснованной. Мягкость Рольфа никоим образом не отражалась на его мировоззрении. Он устраивал опасные дела спокойно, без нервозности и суеты, не теряя головы там, где начинали паниковать люди, казалось бы, более крепкие и закаленные. Появляясь в буржуазном обществе, он импонировал всем своим обаянием и безукоризненной вежливостью, особенно по отношению к женщинам. В результате перед ним радушно распахивались многие двери.

Я согласилась с планом Центра насчет поездки в Польшу. Рольф должен был решать этот вопрос сам. Сейчас уже не помню, встретился ли он впервые с друзьями в Москве, отправившись в Европу несколько позже меня, или проследовал прямо в Лондон, а уж я передала ему там сделанные нам предложения. Он остался верен своему решению не оставлять меня одну до тех пор, пока ребенок не появится на свет.

Я никогда ничего не говорила Рольфу о своей работе в Шанхае, хотя он доставлял Эрнсту и мне детали для радиопередатчика еще в Мукден и с годами зарекомендовал себя полезным разведчиком, не теряясь даже в трудных ситуациях. Имя Рихарда Зорге он впервые услышал только после его убийства — и не от меня. О том, что владелец оборудованного им фотомагазина был связан со мной нелегальной работой, Рольф узнал только из посвященных Зорге книг, вышедших десятилетия спустя.

Во время пребывания в Москве последним моим визитом было посещение радиошколы, где я также вновь увидела Марека, единственного из моей группы, остававшегося в этом городе. Затем мы с Мишей отправились в Ленинград, а оттуда пароходом за пять дней добрались до Лондона. На второй день плавания в зале ресторана были надежно закреплены все цветочные горшки: начинался шторм. Нам с сынишкой следовало бы точно так же поступить с Мишиным ночным горшком. Проклятая посудина, словно заводная, моталась из одного угла кабины в другой, пока не разлетелась на куски: Впрочем, я слишком страдала от морской болезни, чтобы беспокоиться об этом.

Мои родители встречали нас в лондонском порту; с отцом, братом и сестрами я не виделась пять лет. Теперь все они были вместе со мной, и сразу же между нами установились прежние сердечные отношения. Рената, моя самая младшая сестренка, в свои двенадцать лет уже казалась настоящей коммунисткой. Сабина, которой уже исполнилось семнадцать, в отличие от нас выглядела кроткой. Она одна из всех нас унаследовала мамину красоту, в то время как мне в этом смысле особенно не повезло. Бывшая Рева в двадцатитрехлетнем возрасте была честолюбивой умницей, преисполненной сознания долга. Бригитта, которая была моложе меня на три года, получила в Швейцарии степень доктора исторических наук и, как всегда, с величайшим прилежанием и энтузиазмом относилась к своей работе. Юрген с женой и ребенком также жили теперь в Лондоне.

Итак, вот она, моя теперешняя «родина». По сравнению с виллой на Шлахтензее с множеством комнат и большим спускающимся к озеру садом три не бог весть какие комнаты родителей в северо-западном районе Лондона выглядели убого. Разумеется, все мы тосковали по дому, в котором выросли, и по привычному ландшафту, но мои родные не переоценивали материальные блага. Впрочем, и эта лондонская квартира приобрела особую атмосферу благодаря отцовской научной работе: на его письменном столе навалом лежали тысячи белых листов бумаги, исписанные папиным мелким ровным почерком.