Игорь Домарадский: Перевёртыш

Вскоре после возникновения Проблемы подобная система выборов в академии была предусмотрена и у нас. Осуществить её не представляло никаких трудностей, поскольку в состав Межведомственного совета входили ответственные члены Президиума АН СССР: Овчинников — вице-президент, Скрябин — главный ученый секретарь и Баев — академик-секретарь одного из отделений. Руководство других академий также было в курсе дела.

С помощью подобной системы выборов, в академии попал ряд известных мне сотрудников Организаций п/я А-1063 и п/я А-1968., в частности, Ашмарин и Паутов, а из привлеченных к работам этих организаций — С. В. Прозоровский. Особенно запомнился случай с "избранием" Сандахчиева, молодого, и в общем-то способного, но еще совсем "зеленого" директора ВНИИ в Кольцово. Не успел он в нашем совете защитить докторскую, как мне позвонил В. Д. Беляев и потребовал срочно поставить диссертацию, на утверждение, а через три месяца присвоить Сандахчиеву звание "профессора". Вслед за этим "под него" было выделено место и он стал членом-корреспондентом АН СССР. На все ушло не более полугода. Я не могу утверждать, но полагаю, что именно сходный путь прошёл и Овчинников, который еще в середине 60-х годов был кандидатом наук, а в 1970 году уже стал академиком! Примечательна также карьера Скрябина. В течение многих лет, вопреки существующим традициям, он исполнял обязанности главного ученого секретаря АН СССР, будучи лишь членом-корреспондентом, что вызывало к нему соответствующее отношение. Скрябина несколько раз "заваливали" на выборах в академики и действительным членом он стал только в 1979 году, не без давления на голосующих со стороны Овчинникова и Баева. Все трое всегда выступали как одно целое и можно было быть уверенным, что если один из них говорил "да", то тоже скажут и другие.

Но вернусь к собственной персоне. Переехав в Москву, где у меня было много хороших знакомых из числа членов АМН, знавших меня еще по Ростову и даже с иркутских времен, в 1974 году я решил "занять очередь в академики". В этом решении меня поддержали академик-секретарь нашего отделения В. Д. Соловьев, у которого мы с женой часто бывали дома, Жданов (тогда председатель Межведомственного совета) и Жуков-Вережников, сильно изменившийся к тому времени (он стал поборником новых веяний в молекулярной генетике и не вспоминал о Лысенко). Отговаривала от этого шага меня только З. В. Ермольева, считавашая, что у меня еще слишком небольшой "стаж", как у члена-корреспондента. Лишь позднее я понял, что на самом деле она прекрасно знала тогдашнюю конъюнктуру в Академии и предвидела печальный финал, Но я её не послушал и, заручившись рекомендацией Баева, представлением Г. П. Руднева и ходатайством на имя Министра здравоохранения Петровского (АМН была "при министерстве"), принял участие в конкурсе. Однако, как и предполагала З. В. Ермольева, меня с треском провалили, избрав С. П. Карпова, вполне достойного человека, для которого, как мне потом доверительно сказал Президент АМН В. Д. Тимаков, это был "последний шанс" стать академиком. Гораздо больше, чем меня, мой провал огорчил Соловьева, поклявшегося, чуть ли не со слезами на глазах, что на следующих выборах "победа будет за мной!" (Соловьев, как академик — секретарь, считавший себя полновластным хозяином отделения, не любил проигрывать). Но все сложилось иначе, причем отнюдь не по моей вине.

Все тот же Соловьев вскоре назначил меня в комиссию по проверке НИИ им. Н. Ф. Гамалеи, директор которого Бароян допускал ряд промахов в работе и часто досаждал Академии. Как это принято, вместе с Президентом Соловьев проинструктировал меня, на что надо обратить основное внимание (я был заместителем председателя комиссии, а возглавлял её хирург В. И. Стручков — главный ученый секретарь АМН), Однако у Организации п/я А-1063 также был интерес к этому институту, так как Огарков для налаживания связей в академических кругах под видом никому не нужных хоздоговорных работ, подбрасывал Барояну деньги, давая ему возможность "латать дыры" в бюджете. Поэтому В. Д. Беляев хотел выяснить, была ли для нас польза от Огарковских "вложений". В процессе работы комиссии выявилось множество огрех в работе института, включая такие, как слишком вольное обращения с патогенными культурами и факт расходования денег не по назначению. Не будучи специалистом в делах института, компоновку акта проверки В. И. Стручков поручил мне. Просмотрев акт, Тимаков и Соловьев сочли необходимым усилить его пожеланиями об "укреплении" руководства институтом, что в переводе с бюрократического на русский язык означало замену директора. Пикантность же ситуации для меня заключалась в том, что несмотря на высокое положение в АМН, Тимаков, и Соловьев, в какой-то мере зависели от Барояна, поскольку одновременно числились сотрудниками НИИ им. Н. Ф. Гамалеи и хотели его лишь "припугнуть". По-видимому, уже в ходе проверки института, они сумели уладить с Барояном все разногласия, не посчитав нужным предупредить меня об этом. На заседании Президиума зачитывать акт пришлось мне (Стручкова то ли не было в Москве, то ли он болел). И тут разразился скандал. Президиум не только не утвердил пункт акта "об укреплении руководства института", но принял решение премировать директора! Все шишки со стороны Барояна посыпались на меня, а Тимаков и Соловьев промолчали. После этого о восстановлении отношений с Барояном, который снова оказался "на коне" и еще больше укрепил свои позиции в отделении, не приходилось даже мечтать. Я стал его врагом номер один. Естественно, что у меня испортились отношения и с Соловьевым. Результаты не замедлили сказаться. Вход в НИИ им. Н. Ф. Гамалеи для меня был фактически закрыт и с тех пор примерно в течение почти 6 лет место по специальности "микробиология" не выделялось! А дальше начались новые "игры".