Анатолий Кони: Собрание сочинений в 8 томах. Том 4. Правовые воззрения А.Ф. Кони

В противовес многим ученым и судебным ораторам А. Ф. Кони категорически возражал против составления текста обвинительной и защитительной речей сторон и оглашения их в судебных прениях. Он сам никогда не прибегал к этому, выступая в судах в качестве обвинителя, так как это «подрывало бы впечатление, которое они должны производить, и ослабляло бы непосредственность восприятия их содержания, сосредоточивая на себе гораздо менее внимания, чем изустные объяснения…». В другом месте он пишет: «Изустное слово всегда плодотворнее письменного: оно живит слушающего и говорящего». Он сообщает, что Сенат признал недопустимым произнесение заключительных речей по проектам, заранее заготовленным, разрешив лишь «заглядывать» в заметки в случаях, когда память изменяет. А. Ф. Кони был сторонником живого, образного и яркого слова на суде, лично показывая всем обвинителям неистощимый талант первоклассного судебного оратора.

В подтверждение своей позиции по этому вопросу А. Ф. Кони приводит высказывание московского прокурора Громницкого по поводу заранее изготовленных речей: «Они гладки и стройны, но бледны, безжизненны, и не производят должного впечатления; это блеск, но не свет и тепло; это красивый букет искусственных цветов, но с запахом бумаги и клея».

В известной работе «Приемы и задачи прокуратуры» А. Ф. Кони показывает не только то, что вправе и обязан делать прокурор, но и то, как он должен это делать. Здесь он прежде всего обращает внимание на трудности, связанные с деятельностью обвинителя «в обстановке публичного столкновения и обмена убежденных взглядов, а не в тиши «присутствия». Прокурор не должен обвинять во что бы то ни стало и допускать «близорукую или ослепленную односторонность». В речи прокурора не должно быть развязности и насмешек над подсудимым. Кони вспоминает случай, когда один из товарищей прокурора, рас-: сказав об исходе обвинения, которое он поддерживал, заявил ему: «Ну, хоть я и проиграл, но зато ему (подсудимому. — И. Я.) всю морду сапогом вымазал, — останется доволен». А. Ф. Кони тут же устранил этого «судебного деятеля» от выступлений в качестве обвинителя на суде.

Особого такта требовал А. Ф. Кони от прокурора в отношении к суду и к своему процессуальному противнику — защитнику. Он выступал против каких бы то ни было выпадов и личных оскорблений защитника, против обобщения отдельных недостатков адвокатуры и огульного охаивания ее деятельности. «Было бы, однако, в высшей степени несправедливо, — писал А. Ф. Кони, — обобщать эти случаи и поддерживать на основании такого обобщения неблагоприятный и нередко даже враждебный взгляд на такую необходимую жизненную принадлежность состязательного процесса, как защита».

А. Ф. Кони считал невозможным преподать какие-либо советы, исполнение которых может сделать человека красноречивым. Важной уметь говорить публично, а это умение обусловлено, по его мнению, исчерпывающим знанием предмета, о котором говоришь, хорошим знанием языка, на котором говоришь, умением пользоваться всеми богатствами языка, и, наконец, правдивостью того, о чем говоришь. В основании судебного красноречия, утверждал А. Ф. Кони, лежит необходимость доказывать и убеждать , т. е. иными словами, — необходимость склонять слушателей присоединиться к своему мнению.

Весьма решительно осуждал А. Ф. Кони практику, появившуюся в середине восьмидесятых годов, когда лицо, в отношении которого было собрано достаточно доказательств, для того чтобы быть поставленным в положение обвиняемого, на протяжении почти всего предварительного следствия оставалось в качестве подозреваемого, чем грубо нарушалось право обвиняемого на защиту. «Следователем и прокуратурой, — писал А. Ф. Кони, — в этих случаях руководило желание достигнуть успеха обвинения лишением заподозренного возможности защищаться, молчаливо и беспомощно видя и чувствуя, как куется против него целая цепь улик и доказательств, своевременно опровергнуть или иначе осветить которые он лишен возможности».

С возмущением А. Ф. Кони отзывался о незаконной практике, когда будущий несомненный обвиняемый, против которого уже были вполне достаточные данные, допрашивался как свидетель, иногда по нескольку раз в течение следствия. «Легко себе представить, — писал А. Ф. Кони, — что переживал такой псевдосвидетель, какие ложные и опасные для себя шаги он делал, «оглушенный шумом внутренней тревоги» и измученный этой следственной игрой «в кошку и мышку».