Анатолий Кони - Собрание сочинений в 8 томах. Том 5. Очерки биографического характера

Устройство будущего уголовного суда представляло, однако, гораздо более сложную задачу. Для него не было уже готового материала, как для мировых судей. Старые учреждения не представляли, да по мысли Ровинского и не должны были представлять, ничего пригодного для новой постройки. Задача создания в этой области нового, неиспытанного, и притом в связи с новыми же началами судопроизводства стояла вне обычного канцелярско-бюрократического пути и неразлучного с ним высокомерного взгляда на потребности общества, против которого впоследствии горячо высказывался Ровинский в своих «Народных картинках» (том IV, стр. 318). Поэтому здесь предстояла особо трудная и особо интересная работа. Главный вопрос, выдвигавшийся прежде всех других и определявший сущность многих из последующих — был вопрос об основаниях определения виновности. Таких оснований, в их коренных чертах, в сущности два. Или вопрос о виновности разрешается по заранее определенному рецепту, с раз навсегда обязательною оценкою взаимной силы и значения доказательств и точно установленным их удельным весом, — или же эта оценка свободна, не стеснена никакими предустановленными правилами и покоится исключительно на внутреннем убеждении судьи. В первом случае господствуют правила, подобные тем, которые были начертаны в наших законах о судопроизводстве во второй части XV тома. На основании их виновность признается лишь при совершенных доказательствах. К совершенным доказательствам относится прежде всего собственное сознание, а потом свидетельские показания, но правдивость их измеряется внешними признаками. Не имело поэтому для старого суда большой цены показание «явного прелюбодея», или «портившего тайно межевые знаки», или «иностранца, поведение которого неизвестно», да и в присяжных показаниях отдавалось преимущество знатному пред незнатным, духовному перед светским, мужчине перед женщиною и т. д.

Теория формальных доказательств властно и нераздельно господствовала в старом суде. Под ее покровом вершились иногда уголовные дела, содержание которых и теперь, по прошествии многих лет, волнует при знакомстве с ними и оставляет трудно забываемые чувства нравственной неудовлетворенности и оскорбленной справедливости. Выдвигаемое этой теориею на первый план как «лучшее доказательство всего света» собственное признание обвиняемого — им ело очень часто пагубное влияние и на ход дела, и на его исход. На ход дела потому, что зачастую все усилия следователей направлялись к тому, чтобы так или иначе, подчас самыми противозаконными способами и приемами, добиться от обвиняемого сознания и тем «упростить» дело; на исход потому, что при массе косвенных улик, при вопиющей из дела житейской правде, но при отсутствии заранее предусмотренных, условных, измеренных и взвешенных формальных доказательств, умевший не сознаваться злодей выходил из суда обеленным или — в лучшем случае — оставленным «в подозрении» и занимал в обществе, привыкшем быть «к добру и злу постыдно равнодушным», прежнее положение.

Притом теория формальных доказательств давала возможность постоянных сделок с совестью, ставя многое в зависимость от темперамента судьи. Молодой судья, с желанием по возможности добиться справедливости, чувствуя виновность подсудимого, раскрывая ее в ряде побочных обстоятельств, но, не имея пред собою ни собственного его признания, ни двух присяжных свидетелей, старался найти некоторое примирение с совестью в оставлении виновного в сильном подозрении; судья, «в приказах поседелый», привыкший со скучающим равнодушием «спокойно зреть на правых и виновных», без смущения подписывал подсовываемые секретарем приговоры об освобождении от суда и следствия. Вследствие этого и в то же время несмотря на это, не было никакой устойчивости в уголовных приговорах, и Ровинский с горечью указывал в записке об устройстве уголовного суда на упомянутое уже дело фигурантки Аршининой как на пример вопиющей несправедливости и взаимного противоречия ряда предшествовавших по одному и тому же делу приговоров. Очевидно, что основания определения виновности, связанные с теорией формальных доказательств, приходилось отвергнуть безусловно. Оставалась свобода внутреннего убеждения судьи, ничем, кроме чувства долга, не стесняемая в оценке всех законным способом добытых улик и доказательств. Но лучшим средством для выработки этого убеждения служит осуществление обвинительного начала; оно же связано с судом присяжных, который является наиболее ярким представителем суда по убеждению совести.