Владимир Рецептер - У меня в ушах бананы

Фрейндлих лежал на своей высокой койке и был почти неподвижен, но все-таки умудрился сыграть пьяного Кожича.

Капельница – дело небыстрое, и пока лекарство медленно текло по трубкам в натруженную вену, Р. сидел на стуле так, чтобы видеть губы соседа.

– Он и с Симоновым хорошо обходился, Кожич. Тот ведь тихий-тихий, а мог режиссеру сказать: «Ну, вы там посидите, а мы тут сделаем». Симонов показывает, разгорячится весь, а Кожич ему говорит: «Вы не постесняетесь, Николай Константинович, пройтись со мной по коридору?» И так мягко, деликатно… Погуляют, поговорят, и Кожич его как-то смягчит. И после прогулки он репетирует совсем по-другому…

Капельница иссякла, а сестра все не шла.

– А вы, Бруно Артурович, в партии не состояли?

– Не состоял… Это уже в конце горбачевского периода я как-то ему говорю: «Вам легко, вы партийный». А он мне сразу: «А хотите, я вас устрою? Я мгновенно вас устрою в партию». А я говорю: «Вот уж не надо. Я думал, у вас по убеждениям идут, а у вас вот как – устраиваются. Нет, мне не надо…»

Наконец, явилась сестра, сняла свою иглу, приложила к вене ватку со спиртом, велела Бруно согнуть руку в локте и, не зажигая света, ушла…

– Боже, как ему хотелось поговорить! – сказала Ирина, слушая мой рассказ. – Он ходил с палочкой по палисаднику, у нас между Савушкина и Школьной есть тропа, ходил и заглядывал встречным в глаза, хотел найти знакомого, чтобы поговорить… И никого не встречал… Он родился 27 сентября 1909 года… Мистика цифр… Смотрите, два да семь – девять, и месяц девятый, и год… Он говорил, что девятка – это его число… В девятнадцатом году, когда умерла его бабушка, он шел за гробом и по дороге нашел девять серебряных монет… И когда умер тоже… Седьмого числа, седьмого месяца две тысячи второго – две семерки и две двойки, то есть две девятки… Нечет и нечет сложились в чет… Ему нравился портрет, который сделала Мария Тимофеевна Литовченко, жена Аникушина. Сидящий, спокойный, задумчивый… Он над ним пошучивал, не слишком ли широк, не слишком ли тяжел, «Собчак на трибуне», и правда, шестьдесят два сантиметра в ширину… Но иногда заговаривал, как будто намекал, что не возражал бы… И вот он там сидит себе и ждет… И можно прийти, погладить, поговорить…

За больничным окном стемнело, и после большой паузы Бруно сказал: – Но это все общие рассуждения, коллега, а вся беда в том, что я уже не могу услышать партнера и получить удовольствие, свободно отвечая на его предложение. И сам не могу ничего толком предложить… Я, конечно, кончился, дорогой Володя, я – глухарь, живой труп, вот что. Надо трезво смотреть на вещи, не возражайте мне, пожалуйста… Завтра поведут на гастро… что-то там такое, не помню, как эта пытка называется… Но ведь все это, мой дорогой, чепуха на постном масле… Так сказать, «Тарарабумбия, сижу на тумбе я…»

2005