Вадим Пигалев - Баженов

— Господин Махаев, дозвольте причалить? — спросил Баженов, придерживаясь за край плота.

— Зачем спрашивать, когда сие уже сделано, — ответил Михайло Махаев, не отрываясь от работы.

— Тогда дозвольте вступить в ваши владения.

— С какой такой стати? Я вас не знаю, сударь.

— Зато я вас знаю. Вы ландкартных и литерных дел мастер.

— Из академических, что ли?

— Он самый. При Кокоринове я. Впрочем, нынче все больше состою при Растрелли.

Василий не лгал. Этому назначению, кстати, предшествовало знаменательное в его жизни событие. В январе 1760 года его главный учитель по архитектуре Кокоринов отписал И. И. Шувалову: «Санкт-Петербургской Императорской Академии художеств студент Василий Баженов но особливой своей склонности к архитектурной науке прилежным своим учением столько приобрел знания как в начальных препорциях, так и в рисунках архитектуры, чем впредь хорошую надежду в себе обещает: что осмеливаюсь вашему высокопревосходительству за ево прилежность и особливый успех всепокорнейше представить к произвождению в архитектурные второго класса кондукторы с жалованьем по сту по двадцати рублев в год». Сенат в марте этого же года рассмотрел предложение и 1 мая вынес указ, в коем говорилось, что «быть ему архитектурии — помощником в ранге прапорщика». Это было даже больше, чем то, на что рассчитывал Кокоринов. Успехи Баженова заметил также Растрелли, и было решено направить ученика академии для стажировки и практики к этому знаменитому архитектору.

— Милости прошу, коли не спится, — уже более приветливо сказал Махаев. — Токмо корабль мой не очень удобен для праздной беседы, да и времени у меня на то нет.

— Прекрасно, господин учитель. Будем оба молчать, меня это устраивает.

Баженов вскарабкался на плот и, вспомнив о лодочнике, стал рыться в карманах в поисках монеты.

— Не извольте беспокоиться, — крикнул старик. — Человек вы, как я погляжу, не дюже денежный. Бывайте, однако, здоровы.

Баженов поблагодарил отплывающего старика, чувствуя перед Махаевым некоторую неловкость за свою несостоятельность.

— Вам, сударь, повезло, вы сэкономили… Как звать-то?

— Василий Баженов я.

— Баженов?.. Как же, слыхал, даже с художеством вашим честь имел познакомиться. В списке показания экзаменации по рисунку вы, если память не изменяет, на первом месте. Архитектор Баженов, живописец Неклюдов, гравер Колпаков… Так, кажется?

— Верно.

С залива потянуло прохладным ветерком. Нева покрылась серебристой рябью.

— Что изволите делать в такую-то пору, почему не спите? — спросил Махаев.

— А вы?

— Мое дело казенное, коли приказано — надобно делать. Академия и Сенат велят Петров град во всех его видах и прешпективах на листах запечатлеть, а что особливый интерес для гиштории представляет, то выгридировать.

— А я так, не спится чего-то… как с Москвой простился, так сон нейдет. Я привычкою сделал ночью на стройки ходить, по лесам ползать.

— Это зачем же?

— Так… разное. Иногда ордером залюбуюсь…. или срисовать чего, ну, к примеру, аттик какой, архивольт, канитель, да мало ли. А днем вроде как неудобно.

— Эко загнул! Творить художество, братец ты мой, — дело нестыдное. Особливо, если талант есть. А темноту да безлюдье пусть лихоимцы почитают.

— Так-то оно так…

Василию не хотелось спорить на эту тему с Махаевым. У него уже выработались свои методы работы, и он не считал нужным кому-либо навязывать их.

«Творчество — это есть священнодействие, коему чужда суетность, — думал Баженов. — Я охотнее соглашусь расцеловать при людях девку, чем дозволю заглянуть в душу художника и доверю лицезреть муки творчества существам несведущим и равнодушным. Что постыдного в том, что женщина производит на свет младенца? Однако же находиться с нею рядом и видеть ее страдания дозволено очень немногим. И даже законный супруг не имеет оной возможности. Пусть же судят работы мои после родов».

— Однако здесь есть чему поучиться. Сей град красотою своей готов поспорить с Европою. Аль нет? — спросил Махаев, бросив на Баженова лукавый взгляд.

— Красотою богат — это верно… Вот только… зябко, однако.

— У меня на этот случай запасы имеются, — сказал Махаев, указывая на открытый деревянный ларец, в котором рядом с инструментами и художественными кистями стояла нераскупоренная бутылка перцовой водки. — Коли желание есть, можешь, сударь, откушать…

— Я не о том. Архитектура здесь зябкая. Порядку много… Добротного камню, мрамору, гранита — всего в достатке, а вот теплоты русской мало… уюту мало. Может, не то говорю — не знаю.