Владимир Лесин - Атаман Платов

«…Ей-богу, неприятель места не найдет, куда ретироваться. Он боится нас. Войско ропщет и все недовольны. У вас зад был чист и фланги. Зачем побежали? Надобно наступать… А я бы тогда помог… Уже истинно еле дышу от досады, огорчения и смущения. Я, ежели выберусь отсюда, тогда ни за что не останусь командовать армией. Стыдно носить мундир… Министр сам бежит, а мне приказывает всю Россию защищать… Если бы здесь был он, ног бы своих не выдрал, а я выйду с честью и буду ходить в сюртуке, а служить под игом иноземцев-мошенников — никогда!.. Признаюсь, мне все омерзело так, что с ума схожу».

В свою очередь царь и военный министр были недовольны действиями Багратиона. Они обвиняли его в том, что подчиненные ему войска не приближались, а удалялись от 1-й Западной армии. Военачальника, которого солдаты боготворили как бесстрашного воина и мужественного полководца, упрекали в нерешительности и боязни сразиться с корпусом маршала Даву.

Чем дальше отходила армия от границ, тем нетерпимее становились отношения между двумя командующими. В орбиту этого взаимного неприятия вовлекались все новые и новые люди. Исправить положение могло назначение главного начальника, но царь с этим не спешил.

В то время, когда Багратион под прикрытием отважных казаков Платова отводил 2-ю Западную армию на восток, Барклай де Толли привел свои войска в Дрисский лагерь, невыгодность расположения которого в стратегическом и тактическом отношениях обнаружилась на месте со всей очевидностью. 1 июля состоялся военный совет, единодушно решивший отступать к Витебску.

Туда же, к Витебску, устремился и Наполеон, не терявший надежды разгромить 1-ю армию Барклая де Толли, чтобы затем нанести сокрушительный удар по приближающимся войскам Багратиона и тем закончить войну.

«Император и армия, — писал позднее А. Коленкур, — сильно желали этого сражения и потому тешили себя надеждой, что великий результат близок».

2 июля военный министр переправил свою армию через Двину и, кажется, задумался над вопросом, не дать ли, наконец, сражение французам. Но мысль эта, едва появившись, тут же исчезла. Слишком неравными были силы, чтобы рисковать без надежды на успех. Следствием этих размышлений явилось предписание Барклая де Толли, «в коем изображена была непременная воля государя императора», чтобы Платов с вверенным ему корпусом следовал форсированным маршем через Могилев и Витебск на соединение с 1-й Западной армией. При этом от атамана ожидали подвигов, подобных тем, что «были при Мире».

Платов, вынужденный исполнять высочайшую волю, обратился к Багратиону с частным письмом, датированным 5 июля:

«Ваше Сиятельство… ей и ей же я Вас люблю душевно и почитаю, но покорнейше прошу, войдите в мои обстоятельства. Получа повеление от военного министра, объявленное мне высочайшим приказанием, что мне иначе делать, как должен исполнить то… Ежели Ваше Сиятельство находит, что я с казачьим корпусом нужен до Бобруйска прикрывать армию Вашу, оправдайте же меня перед государем и дайте мне повеление Ваше, чтобы я не был виновен за неисполнение мне повеленного соединения с 1-ю армиею…»

Нет оснований сомневаться в искренности Матвея Ивановича. Он действительно «душевно любил и почитал» князя Петра и готов был оставаться под его началом и в будущем. Платов прекрасно понимал, в какое трудное положение может попасть Багратион, подпираемый с тыла Жеромом, а с фланга маршалом Даву, после ухода казаков на соединение с 1-й армией. Но не выполнить «высочайшего приказания» атаман не мог. Потому и попросил оправдать его перед государем, если командующий решится задержать донской корпус у себя в арьергарде.

Стоит обратить особое внимание на это предписание Барклая де Толли, поскольку якобы нежелание его выполнить послужит потом для военного министра основанием предложить императору удалить атамана из армии. По счету военного времени неприятности постигнут героя Мира и Романова еще не скоро — примерно через полтора месяца. Это действительно немало, коль калейдоскоп уже описанных событий прокрутился всего за три недели, и главными их участниками были донские казаки во главе со своим прославленным вождем. Пока что Платов не дал повода для упреков в уклонении от службы царю, что по тогдашним представлениям было тождественно служению Отечеству. Без учета этого наше понимание патриотизма русских людей в период войны будет искаженным. Радищевское понимание любви к Родине утвердится в общественном сознании позднее, в эпоху декабристов — «детей 1812 года».