Владимир Лесин - Атаман Платов

Иначе прокомментировали ответ главнокомандующего на запрос императора историки Б. С. Абалихин и В. А. Дунаевский. Проявив завидную эрудицию, они вместе с тем без серьезного анализа документов заявили:

«Неудавшимся считал рейд и Кутузов, по замыслу которого он проводился. Ответственность за невыполнение поставленной задачи фельдмаршал возлагал на Платова».

По мнению А. И. Сапожникова, увлеченного опытом научной биографии М. И. Платова, «главнокомандующий был недоволен отсутствием конкретных результатов и решил возложить всю вину на атамана, к которому питал неприязнь еще с 1809 года», то есть со времени участия его в Русско-турецкой войне.

Любопытно, что А. И. Сапожников, квалифицируя этот рейд «как чисто тактический прием — демонстрацию», приписывает М. И. Кутузову недовольство «отсутствием конкретных результатов», под которыми разумеет «захват стратегически важных пунктов, пленных солдат и орудий». Но если бы Михаил Илларионович действительно ожидал от казаков Платова чего-нибудь подобного, то вряд ли современники и потомки зачислили его в разряд великих русских полководцев.

Между прочим, к концу дня 26 августа Кутузов уступил Бородинскую позицию и в плен взял силами всей русской армии всего лишь тысячу солдат противника, половина из которых пришлась на долю казаков Платова. Это, однако, не помешало ему назвать себя победителем «над Бонапартием». Правда, только в письме к жене.

Что же касается неприязни, которую якобы питал Кутузов к Платову аж с 1809 года, то этот тезис доказать сколько-нибудь убедительно невозможно. Оно и понятно: нет источников, кроме разве что более позднего невнятного свидетельства Ермолова о том, что главнокомандующий, не имея «твердости заставить» атамана «исполнять свою должность, не смел решительно взыскать за упущения», а потому мстил ему «самым низким и тайным образом» за какие-то «прежние неудовольствия».

О том, кому принадлежал замысел рейда, я уже сказал. А вот все прочие положения приведенных оценок требуют пояснений.

Кутузов был очень не прост по натуре своей: умен, хитер и даже лукав; он умел играть людьми, когда ему это было нужно, и близкие к нему люди очень хорошо это понимали.

«Можно сказать, что Кутузов не говорил, но играл языком: это был другой Моцарт или Россини, обвораживавший слух разговорным своим смычком… Тех, кого он подозревал в разделении славы его, невидимо подъедал так, как подъедает червь любимое деревце», — так отзывался о нем человек, ежедневно его видевший и имевший с ним постоянные деловые сношения, дежурный генерал С. И. Маевский.

Оставлю пока без комментариев утверждение о нежелании М. И. Кутузова делиться с кем-либо славою, если даже это относилось и к М. И. Платову, чтобы не бросать тень на великого полководца. Впрочем, сыщется ли такая тень, которая могла бы заслонить его заслуги перед спасенной им Россией? Обращу внимание лишь на поразительную способность фельдмаршала играть «разговорным своим смычком». Однако прежде приведу удивительно тонкое наблюдение академика Е. В. Тарле.

«Исследователь, даже искренно любящий и почитающий этого великого русского человека, — настаивал он, — решительно обязан подвергать самой настойчивой и внимательной критике каждое слово, особенно каждый официальный документ, исходивший от Кутузова, и прежде всего обязан в каждом случае спрашивать себя: кому и зачем он пишет».

Изучаемый документ был адресован императору. Нельзя не согласиться с Н. А. Троицким, утверждающим в своей прекрасной книге о войне 1812 года, что личная неприязнь между Александром I и Кутузовым не была так глубока, как считают некоторые историки; во всяком случае она «никогда не вырастала до конфликта». Дело даже не в этом. Их отношения и не могли принять привычную для нас и нынешних представителей высшей власти форму склоки. Ясно, однако, что их отношения не были и искренними.

Известно, что Александр, вопреки своим чувствам, вызванным поражением под Аустерлицем, назначил Михаила Илларионовича главнокомандующим войсками во время войны с турками и пожаловал ему за победу над ними графский титул и княжеское достоинство. А в августе «великого года России» поставил его, хотя и против желания, во главе всех западных армий.

В свою очередь, Кутузов до конца дней своих болезненно переживал несправедливое обвинение его царем в поражении под Аустерлицем. И все-таки с благоговением, пусть внешним, писал Александру: «Вы… изволите меня вызывать именем Отечества, которое я, конечно, люблю всеми чувствами, но где имя Ваше, Государь, там не надобно мне гласа Отечества».