Мишель Декер - Клод Моне

— Не надо никаких речей! — убеждал Теодор Батлер деревенского мэра Александра Жана.

Жан Пьер Ошеде в это же время звонил в префектуру Эвре:

— Обязательно предупредите префекта, чтобы воздержался от произнесения речи, даже самой короткой. Воля Моне в этом отношении категорична!

Утро 8 декабря было холодное и мрачное. Над Эптой клубился густой туман, окутывая своим ледяным дыханием плакучие ивы, склонившиеся над водой. Это был один из тех дней, когда кажется, что солнца больше не будет никогда.

Приехал Клемансо. Он сердился. Перед решеткой сада собралась толпа — и друзья, и просто зеваки. С трудом пробравшись сквозь плотные ряды людей, он вошел в дом. Увидев в комнате гроб под траурным покровом, воскликнул:

— Нет, нет, только не черное! — и решительно сдернул покрывало. — Только не для Моне! Черное — это не цвет!

«По-моему, это госпожа Бланш предложила взять вместо него отрез кретона, — вспоминает Дениза Тибу, мать которой работала в доме Моне прачкой. — Это была ткань в цветочек, голубовато-сиреневого цвета…»

Траурный кортеж направился на кладбище. Отпевания не было. Впереди колонны шагал мэр. Гроб с телом несли деревенские жители.

Клемансо пропустил вперед себя участников процессии, оказавшись в самом конце кортежа. Он шел медленно, опираясь на руку доктора Ребьера.

И вдруг он остановился. Сил идти дальше не осталось. Руки в перчатках, которых он никогда не снимал, дрожали. Глаза Клемансо наполнились слезами.

— Брабан, на кладбище! — позвал он своего шофера. — Я должен видеть, как его похоронят…

Клемансо не случайно не снимал перчаток. Он страдал экземой, не поддававшейся лечению. Последняя пара его перчаток в конце концов оказалась у Саш а Гитри, который выставил их в своем музее на улице Элизе-Реклю.

Так же, в перчатках, Клемансо 16 мая 1927 года явился в музей «Оранжери». Вместе с ним пришли Поль Леон, директор Управления государственными музеями Анри Верн и Мишель Моне. Торжественное открытие экспозиции назначили на следующий день.

Завершив осмотр залов, Клемансо попросил всех ненадолго оставить его наедине с картинами. Когда он снова подошел к своим спутникам, они заметили, что он плакал.

В ноябре 1929 года, спустя три года после смерти Моне, Клемансо скрежетал зубами от боли: «Смерть! Это облегчение!»

У него случился сильнейший приступ уремии.

— У меня есть надежда? — спросил он своего врача, доктора Лобре.

— Нет.

В пятницу 22 ноября, когда Саш а Гитри выходил из дома по улице Франклина, его обступили журналисты.

— Есть битвы, которые нельзя выиграть… — отвечал он на все их вопросы.

В субботу утром Клемансо потребовал, чтобы его одели в его легендарный костюм. Генерал Гуро сказал по этому поводу:

— Он умер, как умирают солдаты в траншеях. В полной форме.

Старый друг Моне скончался в воскресенье 24 ноября в 1 час 45 минут ночи.

Но до того как обрести вечный покой в земле Вандеи, он еще успел написать книгу, посвященную «нимфеям».

«Из всех людей, которых я знал, — говорил он Жану Марте, — может быть, именно Моне стал тем, кто сделал мне больше всего всевозможных открытий. Вот он, смотрите! Он весь на свету! Он берет этот свет, дробит его и воссоединяет по законам науки. Что может быть интереснее?»

Критика довольно сурово восприняла выставку картин Моне в «Оранжери»: «Работа старика!», «В картинах чувствуется усталость»… и тому подобное.

Пусть так. Но все равно, какое наслаждение очутиться на «хорах» этого водного собора, задуманного архитектором, поэтом и художником из Живерни! Какое потрясающее чувство полной отрешенности охватывает каждого, кто приходит в эту «Сикстинскую капеллу» импрессионизма!

Живописец, чей прах покоится в земле под покровительством святой Радегонды, оставил почти две тысячи картин. Специалисты фонда Вильденштейна, приложив немало трудов, опубликовали исчерпывающий каталог с комментариями его поистине необъятного творчества. Но, когда речь идет о столь выдающейся плодовитости, нельзя исключить, что то или иное полотно может оказаться вне поля зрения искусствоведов. Впрочем, послушаем людей посвященных. Вот что, например, писал Леон Верт в своей статье в газете «Ар» от 5 декабря 1947 года: «В молодости Моне и Ренуар в одно и то же время писали одни и те же сюжеты: листву, воду, уток… Сорок лет спустя одна из этих картин оказалась в галерее Дюран-Рюэля. Встал вопрос об авторстве. Моне или Ренуар? Обратились к самим художникам, но ни тот ни другой так и не смогли вспомнить, что писали именно эту картину. Этот факт известен мне со слов самого Моне».