Т. Констебль - 352 победы в воздухе. Лучший ас Люфтваффе Эрих Хартманн

Очень часто я говорил такому солдату: «Зачем ты кричишь? Всего один час пропаганды, и мы снова стали врагами? Ты глупец». Иногда они все-таки приходили в себя и забывали пропаганду. Вы не можете ненавидеть таких людей. Часто от меня ждут ненависти к русскому народу, словно мне не разрешены никакие другие чувства. Но 10 лет в русских тюрьмах научили меня видеть разницу между русским народом и тайной полицией».

Попытки немецких пленных установить контакт с населением были такими успешными, что НКВД был вынужден менять полностью охрану лагерей каждые 4 месяца. Позднее лагеря были убраны с территорий, находившихся под немецкой оккупацией, за Урал. Население этих районов получало огромные дозы красной пропаганды насчет фашистских извергов. Люди ожидали увидеть волчьи морды вместо человеческих лиц. Тем не менее немцам в конечном итоге удалось завязать отношения и с этими людьми. Нормальные человеческие чувства в очередной раз оказались сильнее пропагандистских уловок.

Тем не менее случайных контактов с русскими жителями было недостаточно, чтобы преодолеть воздействие безжалостной программы НКВД, нацеленной на дегуманизацию путем постоянного давления. Если человек начинал поддаваться, НКВД мог его использовать в своих целях. Положение немецкого пленного зависело от того, что он мог дать НКВД. Особенно интересовали русских специальные знания и его статус среди пленных.

Истерия «военных преступлений» в послевоенный период привела к тому, что практически каждый немец, оказавшийся в руках русских, был обвинен в совершении преступлений против человечности. Когда пленный ломался под безжалостным давлением, НКВД выкачивал из него всю информацию о военных преступлениях, свидетелем которых он мог быть. Офицеры НКВД угрозами и посулами выманивали имена, места и даты таких вымышленных преступлений. А потом длинная и мстительная лапа НКВД старалась дотянуться до виновников. Пленных убеждали сознаваться в собственных преступлениях. Немцы, призванные в армию и посланные сражаться в Россию, уже являлись военными преступниками в глазах НКВД.

НКВД мог сломить человека с обычным характером достаточно легко. Для этого хватало условий русской тюрьмы. Большинство людей, на долгие годы разлученных с семьями, меняло свое упрямство на возможность освободиться, и не следует винить их за это. Предложить кому-то свободу в обмен на порочащую информацию о других пленных было слишком большим соблазном, которому не все находили силы противиться. Стукачи были частью тюремной жизни, и германский офицерский корпус дал немалое пополнение этому сословию.

Немцы, которые сами прошли через советские тюрьмы, по большей части терпимо относятся к тем, кто сломался раньше остальных. Все они знали границу своих возможностей, за которой сопротивление прекращается. И большая часть пленных, находившихся в России, или подошли вплотную к этой границе, или перешагнули ее. Это отношение резко отличается от глупых воплей домашних «патриотов», утверждавших, что сдавались только слабые. Самый громкий визг испускали те, кто не имел ни малейшего понятия, что такое быть военнопленным.

Для выполнения чрезвычайных задач в Западной Германии и других подобных районах НКВД требовались особые люди. Процесс вербовки таких агентов был всегда трудным. Люди, обладавшие некоторыми способностями, отвагой и силой воли, были идеально приспособлены для шпионской деятельности, однако именно они особенно ожесточенно сопротивлялись давлению НКВД. Естественные лидеры, вроде Эриха Хартманна, были самой главной мишенью для советских вербовщиков.

Очень часто промывание мозгов представляют совершенно неправильно. Эрих Хартманн описывает эти методы на основе своего более чем 10-летнего опыта:

«Главным средством давления коммунистических тюремщиков и основным методом промывания мозгов был голод. Довести человека до истощения, и тогда перед стремлением человека выжить все остальные быстро уходит в тень. Перед ним встает неизбежный зловещий выбор: «Он или я?» И тогда человек предает товарищей.

Окруженный товарищами, человек все равно остается изолированным внутри своей съежившейся оболочки. Беспомощный и запуганный, лишенный даже слабого проблеска надежды, он живет на постоянно сокращающемся пространстве. Этическая связь с товарищами, с породившей его культурой, всем, чему его учили, с законами и правилами, тает в кислоте самосохранения.