Фредерик Филипс - Формула успеха

Я вернулся в наш загородный отель, но вскоре нас потревожили снова. Гаагскому гестапо потребовалось со мной переговорить. Некоторые соображения по поводу того, чем это вызвано, у меня имелись. За несколько дней до того в «Лаке» произошло нечто, о чем меня уведомили по телефону.

Моя теща, госпожа Дигна Виландер-Хейн, которая жила с нами вместе, была яростно настроена против немцев. Зная, что швейцарский консул регулярно курсирует между Голландией и Швейцарией, она бросила в его почтовый ящик открытку, адресованную ее друзьям в Швейцарии, надеясь, что там он отправит эту открытку по почте. На открытке же написала, что все слухи о безобразном поведении немцев в Голландии не просто правда — реальность далеко их превосходит. И подписалась своим полным именем, не забыв указать адрес. Естественно, вся почта бедняги консула проверялась, и открытку нашли.

Гестапо оставить этого без внимания никак не могло. Сначала тещу попытались арестовать в ее гаагской квартире. Поскольку ее там не оказалось, хорошо информированный полицейский явился в «Лак». Тут она и была, сидела в саду. Но едва заметила приближающуюся к ней подозрительную фигуру, как кинулась в кухню, откуда ей уже предостерегающе махала одна из горничных. Затем садом, в сопровождении одной из своих собак, пробралась в домик садовника и сказала его жене: «Вот мой шарф. Надень его. Пойди в сад, сядь там и, если спросят, скажи, что сидишь там весь день». Сама повязала шарф той на голову и, взяв садовника под руку, мирно выплыла с ним на улицу. А после этого бесследно исчезла.

Никто в «Лаке» понятия не имел, где она. В гестапо этого также не знали и бесились от ярости. Взялись допрашивать одну из горничных — никакого результата. Когда кто-то из полицейских обвинил ее во лжи, она сказала: «Вот как? Хорошо! Лгу так лгу!» С полицейскими был местный квислинговец. Он спросил маленького Фрица, которому тогда было три года: «Где бабуля?» У нас в доме бабушку так никто не называл, так что с тем же успехом можно было поинтересоваться у него, где шахиня Ирана.

Но что ни говори, а теща исчезла, и гестаповцы решили меня допросить. Я позвонил им справиться, могу ли приехать на следующей неделе — у меня в Гааге будут дела. Они согласились, так что, видимо, ничего срочного не было.

На следующей неделе меня очень корректно приняли в управлении гестапо в Гааге. Вскоре я сидел напротив некоего господина, перед которым лежала тещина открытка в Швейцарию. Он попросил меня прочесть ее вслух. Я так и сделал, с самым непроницаемым лицом. Мне пришло на ум, что лучше всего сказать, что хотя она и выглядит вполне нормальной, но на самом деле — странноватая, чтобы не сказать больше. Так что с криком: «Вот чепуха!» — я разразился хохотом.

— Почему вы смеетесь? — удивился он.

— Ну, видите ли… — я пожал плечами и постучал пальцем по лбу. — Разве вы не понимаете, что моя теща немного, как бы это сказать?.. И виноваты в этом как раз немцы.

— Как это?

— Ее младший сын погиб в бою. С тех пор она слегка не в себе. Как только увидит какого-нибудь немца, возбуждается страшно.

— Может быть, это и так, но все-таки нам хотелось бы задать ей несколько вопросов.

— Вопросов? Каким образом? Ее же нет.

— Но вы должны знать, где она. Где?

— Это я вас хотел бы спросить, где. Вашим сотрудникам давно пора ее отыскать. Как бы то ни было, где она, мы не знаем, а ответственны за ее исчезновение — вы.

После этого я устроил ему настоящий разнос, закончив его на повышенных тонах и следующим образом:

— Обыскивать мой дом, не поставив меня об этом в известность, абсолютно противозаконно!

— Но, господин Филипс, не могли же мы спустить это с рук! — он указал на открытку.

— Преследовать пожилую женщину в таком состоянии? Неужели у вас нет дел поважнее?

Он лишился дара речи. В итоге я все-таки пообещал передать моей теще, как только ее встречу, все, что он хотел ей сказать. Но я и в самом деле понятия не имел, где она. И до конца войны ей пришлось скрываться от немцев.

Некоторое время спустя я вернулся после нашего отдыха в утрехтских лесах, свежий и полный сил. Мне предстояли испытания куда пострашнее.

К концу апреля 1943 года немцы, терпя поражение на нескольких фронтах, стали выказывать признаки беспокойства и неуверенности. После своей победы в 1940 году они выпустили на свободу всех нидерландских военнопленных, но теперь поняли, что в стране с такой длинной береговой линией бывшие солдаты могут представлять опасность. Так что 29 апреля было вдруг объявлено, что каждый, кто числился в бывших нидерландских вооруженных силах, обязан пройти регистрацию. Это вызвало повсеместное возмущение. На доменных печах и государственных шахтах начались забастовки. В пятницу, 30 апреля, движение протеста охватило и наши заводы.