Милош Кратохвил - Ян Гус

Но в какую паутину коварства и хитрости попал этот прямодушный и воинственный человек! Люди, пришедшие пригласить Гуса, утверждали, что явились от. имени папы и кардиналов. А теперь папа со вздохами жаловался Хлуму, что бессилен, что все решают и всем руководят кардиналы, сам же он тут совершенно ни при чем. А Сигизмунд? Когда позже он узнает, что его гарантия была нарушена, он притворится возмущенным, а на самом деле? Вознаграждение за охранную грамоту Гусу — коронацию в Аахене — он уже получил, и теперь если он не будет настаивать на исполнении обещания, данного Гусу, то окажет большую услугу церковной партии.

Жилище Гуса в Констанце.

Вид констанцской соборной церкви снаружи. (Место сожжения книг Гуса 6 июля 1415 года).

Император Сигизмунд на Констанцском соборе (из хроники Рнхенталя).

Папа Иоанн ХХШ на Констанцском соборе (из хроники Рнхенталя).

Ночью Гус был отведен во временную тюрьму, так как приготовленная для него темница в подземелье доминиканского монастыря еще не была оборудована крепкими цепями и запорами. Через неделю он был переведен туда и провел в ней самые страшные месяцы — до марта следующего года. Доминиканский монастырь был построен на маленьком острове у берега Боденского озера, и зимний холод проникал в камеру через окно и каменные стены вместе с тяжелым зловонием от расположенных поблизости отхожих мест. Неожиданный и крутой поворот судьбы, физические страдания, разлука с друзьями и с внешним миром вообще — все это угнетающе подействовало на Гуса. В этом нездоровом, промозглом помещении он вскоре заболел, его мучила горячка, рези в желудке, зубная боль. Но хуже всего было полное неведение того, что происходит вне стен тюрьмы, какова судьба его тяжбы. Если судить по тому, как с ним поступили, он мог предположить худшее. Одно пугало Гуса: что его уже не выпустят из заточения, никогда не дадут высказаться. Но Гус не терял надежды и начал работать в тюрьме, как только позволила болезнь: он принялся писать свою защитительную речь, объяснение своих взглядов, изложение некоторых вопросов — в глубине своего сердца Гус не терял надежды, что ему удастся выступить на соборе.

И вот однажды открылись двери его тюрьмы, и в камеру вошли посетители, которых ему суждено было отныне видеть очень часто. Это были члены следственной комиссии; папа поручил им подготовить материал к процессу чешского еретика. Комиссию возглавляли два епископа — они-то и руководили всеми допросами, вызывали в камеру свидетелей для очных ставок с обвиняемым.

Гус сначала отказался отвечать; он настаивал на том, что приехал в Констанц не на суд, а для того, чтобы изложить свое учение перед собором. В ответ на это один из комиссаров прочитал ему уже подготовленный смертный приговор; если же Гус не будет защищаться, приговор немедленно вступит в силу. Гусу ничего не оставалось, как прекратить сопротивление, но не для того, чтобы спасти себя, об этом Гус не думал — ему необходимо было получить возможность публично говорить перед собором.

Следственная комиссия действовала с жестокой беспощадностью, она не принимала во внимание физическое состояние узника, ее вопросы напоминали скорее брань и угрозы, и вызовы свидетелей преследовали главным образом ту же цель — запугать допрашиваемого. Среди свидетелей были немецкие профессора, которые после событий 1409 года покинули Прагу и теперь обвиняли Гуса в ненависти к немцам; пришли давать показания и заклятые враги Гуса — его соотечественники. Михал де Каузис, наконец, мог торжествовать. И когда кто-то из свидетелей заявил, что ему нечего сказать против Гуса, де Каузис оборвал его: «Ты еще не знаешь, о чем тебя будут спрашивать, и уже присягаешь, что тебе не о чем говорить? Я готов был бы свидетельствовать даже против родного отца, если бы он совершил что-либо против веры!» Зато другой, поистине «надежный» свидетель охотно заявил: «Хотя я никогда не слышал сто проповедей, но знаю, что он еретик, и скажу все что нужно». И был среди свидетелей… Палеч. Он не поколебался явиться к Гусу — как раз в дни тяжелейших приступов его болезни — и в лицо ему заявить, что «от рождения Христа не было больших еретиков, чем Уиклиф и Гус».