Андрей Кручинин - Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

«Демократизм» играл здесь не последнюю роль. «… Союзники оценивают русские правительства с точки зрения приемлемости их для западных демократий», – отмечал русский дипломат, «общественное мнение» же о Колчаке и его режиме было отнюдь не однозначным. Руку к этому приложили и соотечественники – если Великий Князь Кирилл Владимирович (кстати, сам морской офицер) в интервью парижской газете говорил: «Единственный наш долг в настоящее время – сомкнуться вокруг Колчака. В нем воплощается идея воскресения нашей Родины. Его невозможно подозревать в реакционных замыслах», – то Керенский в беседе с сотрудником газеты лондонской не сдерживал эмоций: «Благодаря Колчаку общественная и экономическая жизнь в Сибири была уничтожена»; «нет преступления, которого не совершали бы агенты Колчака по отношению к населению», – и даже: «Отставка генерала Дитерихса, блестящего офицера и человека консервативного настроения, бывшего начальника моего генерального штаба (? – А.К.), может послужить указанием на испорченность режима Колчака. Он вышел в отставку, потому что считал невозможным создать при таком режиме армию, способную бороться с большевиками». Ссылаясь на сведения, полученные от бывшего главы «Сибоблдумы» Якушева, бывший глава Временного Правительства требовал: «В настоящую минуту – одно лишь необходимо для русского народа – это чтобы его оставили в покое и позволили ему самому выйти из ужасного положения» (то есть предоставили свободу рук большевикам с их налаженным репрессивным аппаратом и многочисленной армией); «помощь Деникину, Колчаку и К-о должна быть немедленно прекращена» (интервью было опубликовано за несколько дней до владивостокского мятежа Гайды и Якушева). На таком фоне Жанену с Сыровым было не очень сложно разыграть «демократическую» карту, и они это с успехом проделали.

Оправданным оказался и расчет на устранение Колчака с политической сцены. Только в этот момент становится по-настоящему понятно, сколь многое в действительности держалось на «адмирале, взявшемся не за свое дело»: в отсутствие Александра Васильевича перестают существовать последние остатки правительственной власти. Оказавшийся во главе кабинета Третьяков (Пепеляев был выдан и заключен под стражу вместе с Верховным Правителем) 22 января из Харбина написал Колчаку, фактически «в никуда», ибо вряд ли адмирал мог получить это послание, письмо о сложении своих званий, – наряду с выспренным (и фальшивым) «я верю, что Господь сохранит Вас», содержащее явную ложь: «… Я еду в Японию и постараюсь выяснить настроение там, знаю, что поездка эта ничего не даст, но все-таки постараюсь узнать хоть настроение правящих кругов. Кроме того, я сказал Хорвату, что в любой момент я готов вернуться, если здесь начнется опять созидательная государственная работа, т. к. участвовать в комбинациях Семенова я, естественно, не могу»; на самом же деле несколькими днями ранее Третьяков телеграфировал своей жене в Париж: «Еду из Харбина [в] Иокогаму, оттуда [во] Францию».

На восток устремился и военный министр генерал Ханжин, самый прозорливый из «троектории», в отличие от двух других ее членов заблаговременно скрывшийся из Иркутска (Червен-Водали и Ларионов были вскоре расстреляны по приговору уже советского «ревтрибунала»); в Забайкальи, попросив у Атамана Семенова разрешение на выезд и личный вагон, он благополучно отбыл в Маньчжурию. Сам Атаман, возможно, опасавшийся новых обвинений в «мятеже», лишь 10 января решился заявить о временном «осуществлении Государственной власти во вверенном мне раионе» в связи с иркутскими событиями и изолированностью Совета министров. Указ же Верховного Правителя от 4 января Семенов получил еще позже, 20 января объявив о принятии, в соответствии с ним, «полноты власти на территории Восточной окраины». С достаточной авторитетностью протестовать против «союзных» беззаконий было некому, и чешская эвакуация завершилась благополучно для чехов (в качестве дополнительной страховки перед большевиками они даже передали последним золотой запас России).

Впрочем, перед отъездом иностранцы нанесли еще один удар, 9–10 января одновременно напав врасплох и разоружив «семеновские» части в нескольких пунктах восточнее Иркутска. Захваченных офицеров продержали заложниками до тех пор, пока поезда «союзных» дипломатов и Жанена не проследовали через «опасный» участок от тоннелей до атаманской Читы. Дальнейшая судьба заложников не оказалась трагической только вследствие нового демарша Атамана, который, «взяв под угрозу обстрела» поезд Сырового, потребовал освободить их и не чинить препятствий войскам Каппеля, двигавшимся на восток. Однако надежды на новые попытки освободить Колчака со стороны «семеновцев» теперь приходилось оставить.