Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

В этом было что-то знакомое; будто я много раз находился на этих заросших дубами склонах. Кавказ — не только колыбель народов, языков и рас; в его ларце хранятся также животные, растения, ландшафты пространств Европы и Азии. В горах пробуждаются воспоминания; смысл земли выявляется отчетливее, до него, словно до руды или драгоценных камней, рукой подать, и воды берут отсюда свое начало.

Куринский, 16 декабря 1942

Со старшим лейтенантом Хойслером обход позиций, расположенных выше Шаумяна. Сперва мы присоединились к генералу Фогелю до командного пункта 228-го полка, карабкаясь вверх по узкому и крутому ущелью, почва в котором была глубоко размыта талыми водами. По обеим сторонам, подобно ласточкиным гнездам, лепились увязшие в глине хижины, выглядывая только своими фасадами. Внутри них было тесно и грязно, но сложенные из кирпича печи распространяли приятное тепло. В этом лесном море нет недостатка в топливе.

Далее мы поднимались густым, но лишенным листвы лесом и задержались на истоптанной в грязь вьючными животными и их погонщиками тропинке, которую с трудом прошли. К тому же она однажды уже была под гранатным огнем; снаряд вдавил в грязь прелестную черно-рыжую лошадку. В желто-глиняные следы ее подков стекла темная кровь и так и стояла в них.

Деревья, чаще дубы, густо поросли печеночником, с ветвей длинными серебристыми бородами свисали лишайники. Они мягко шевелились на ветру. На зимнем солнце с дерева на дерево перелетали дятлы и проворные поползни. С треском взлетела сойка. Она оживляла лес своей кавказской разновидностью, характерной черным гребнем на макушке. Но снова ощущал я, как дух времени пытался уничтожить в нас все прекрасное; все это воспринималось как сквозь решетку тюремного окна.

Мы поднялись, следуя зарубкам, к высотной позиции, словно нос выдавшейся вперед. Ни проволочные заграждения, ни общая траншея не отличали ее от нейтральной полосы; в лесу виднелась лишь группа кротовьих холмиков. В каждом таком холмике прятался маленький блиндаж — выкопанная нора, укрепленная стволами деревьев и вновь закиданная землей. В качестве жалкой защиты от дождя то тут то там были накинуты плащ-палатки.

Ротный командир, молодой тиролец из Куфштейна, показал нам свои владения. Совсем рядом на другом склоне устроились русские; по чуть заметной разнице в окраске мы отличали в серо-зеленом сумраке лесного ущелья их убежища. Словно в подтверждение, раздались резкие хлопки очереди в нашу сторону. Были слышны рикошеты, с треском проносившиеся сквозь сучья. Одним из них сорвало мушку пулемета.

Мы прыгнули в укрытие и переждали бой. Подобные положения видятся мне теперь полукомическими, полудосадными. Возраст или, скорее, состояние, в котором эти вещи кажутся увлекательными, когда стараешься превзойти самого себя, остались для меня в далеком прошлом.

Чтобы выкурить всех из блиндажей, русские притащили наверх противотанковую пушку. Маленькие снаряды, взрывающиеся рядом с целью, готовили много неприятностей. Множество наполовину обезглавленных деревьев подтверждали их силу.

Было тихо, сыро, тоскливо. Люди большей частью спали после бессонной ночи; несколько постов вглядывались в лес. Другие счищали свежую ржавчину со своего оружия. Маленький тюрингец намылился с ног до головы и подставил свое тело под теплую воду, которую его товарищ лил на него из котелка.

Я заговорил с ними, так далеко заброшенными сюда, на край света. Они выдержали тяжелые бои и продвинулись на шаг в этих горах, чтобы здесь окопаться после того, как спала сила атаки. Они давно под огнем и не ждут замены. Ранения, прямые попадания, болезни, вызванные сыростью и усталостью, косят их и без того малое число. Такова их жизнь на грани возможного.

Спускаясь в Шаумян, мы снова прошли мимо лошади, которую видели утром, разделанную ныне до самых костей и кишок. Этим занимаются туркменские солдаты, усердные едоки конины; на позиции было видно, как их желтые лица склонились над котлами с бурлящим гуляшом.

Шаумян сильно простреливается; местность ежедневно под огнем. Одного снаряда достаточно, чтобы развалить хижины, как карточные домики, так что можно изучать их строение; четыре стены — легкая коробка, обмазанная смесью глины с коровьим навозом, и прикрытая тоненькой дранкой крыша. Из бесформенной кучи мусора торчат два предмета: большая каменная печь и железная койка.

В местечке есть железнодорожная ветка; сюда носильщики стаскивают с гор раненых. Но кладбище с частично уже тоже обстрелянными крестами свидетельствует, что и на этой первой станции смерть взимает свою пошлину.