Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

Когда сбросили футас, стены дома стали словно прозрачными; казалось, что устояли только стропила, — как органический костяк.

На кладбище, где с незапамятных времен покоятся аборигены, — Эбелинги, Грете, Ламанны, Ребоки, Шюддекопфы.

В смерти, по-видимому, сокрыто некое значительное действо, может быть даже гениальность. Я всякий раз замечаю, что при известиях о смерти на меня нападает какая-то странная сентиментальность, что-то похожее на недоверчивое удивление, словно покойный выдержал трудный экзамен, проявив блестящие способности, каких я у него не подозревал. Тотчас, словно по волшебству, преобразовывается и вся его прожитая жизнь.

Вспомнил в связи с этим Лессинга и его стихи, посвященные мертвому павиану:

Кирххорст, 1 ноября 1944

Начало ноября. В Голландии, Эльзасе, Восточной Пруссии, Польше, Венгрии, Чехословакии, Греции, на Балканах и в Италии продолжаются бои. Авиационная война набирает мощь, и ее удары сконцентрированы на Германии.

Ходят слухи, что Голландия, частично пострадавшая от наводнения, намеревается компенсировать это за счет немецких территорий. По-видимому, повторяются все прежние ошибки, и мир, вместо того чтобы поумнеть на примере Кньеболо, прописал его себе в качестве образца.

О молитве. В смысле высшей механики она обладает силой громоотвода — смягчает и снимает страх. В периоды, когда теряется ее навык, у населения накапливаются огромные неперевариваемые массы животного страха. Пропорционально этому пропадают свобода воли и сила сопротивления, а призыв демонических сил становится деспотичней, законы их — неумолимей.

Молитва очищает атмосферу; в этом смысле колокольный звон есть коллективная молитва, непосредственная молитва церкви. Теперь же ее заменил вой сирен, отчасти установленных на самих колокольнях.

Кирххорст, 2 ноября 1944

Чтение: пухлый том Волара о каннибализме. Книгу, богатую разнообразным материалом, принес мне Шенк. Выводы не так подробны; кроме того, трудно судить о столь разветвленном явлении. То оно охарактеризовано как «обычай рыб», пожирающих друг друга, то объединяется с ритуалом высокой культуры.

Интересны отдельные, рассеянные над планетарным пространством легенды, позволяющие предположить, что каннибализм преодолевается высшей жертвенностью. Так, сын полинезийского царя в канун праздника встречает закутанного в пламенеющие одежды раба и спрашивает, куда тот держит путь. Раб говорит, что идет в царский дворец; он предназначен для трапезы. Царевич обещает его спасти, вместо него приходит во дворец, где его оборачивают пальмовыми листьями. Когда в таком виде его подают царю, тот раздвигает обертку и вместо раба видит собственного сына. Зрелище веселит и смягчает его, и он навсегда отказывается от мысли закалывать людей. Здесь слышится высочайший мотив человеческого рода.

У индогерманских народов с древнейших времен лежит страшное табу на вкушении человеческого мяса; это можно обнаружить уже в наших сказках. Проклятье танталидов тоже восходит к подобной трапезе. О силе запрета можно заключить уже по тому, что даже нынешняя война, всколыхнувшая самые низменные инстинкты, не посмела нарушить его; это заслуживает особого упоминания, если учесть, каковы действующие лица. По сути всякая рационалистическая экономика в не меньшей степени, чем всякая последовательная расовая теория, приводит к каннибализму.

Впрочем, данная теория лучше всего развита у англосаксов, например у Свифта. В романе Хаксли «О дивный новый мир» трупы перерабатываются в фосфор и тем самым используются в национальной экономике.

Кирххорст, 3 ноября 1944

Среди почты письмо от Ины Шпейдель, дочери генерала. Она пишет, что 29 октября арестован и Хорст. Круг старых рыцарей «Короля Георга» и рафаэлитов сильно поредел: одних — казнили, отравили, запрятали в тюрьму, других — разъединили и окружили доносчиками.

В немецком языке есть еще проселочные тропы, в то время как французский катится по рельсам. Вследствие этого увеличиваются конвенциональные, не-индивидуальные элементы; одним из них является сцепление.

Приведу высказывание Ривароля: «Если бы гласные и согласные притягивались друг к другу по естественным законам магнитных субстанций, то язык оставался бы единым и неизменным, подобно универсуму».