Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

Вечером у Флоранс. Уже третий раз я праздную этот день у нее, и снова, как и в первый раз, когда мы сидели за столом, завыла сирена. Настроение было подавленным из-за бесчисленных арестов. Жуандо рассказал, что в его родном городе молодые люди убивают друг друга «pour des nuances». [260] из-за мелочей ( фр .).

«Против демократов/средство — лишь солдаты»; в 1848 году это было еще верно, но в нынешней Пруссии этот рецепт не имеет никакой силы. Для нашего элементарного ландшафта скорее годится правило, согласно которому степной пожар может быть побежден только встречным огнем. Демократии регулируются в мировом масштабе. По этой причине войны бывают только народные.

Но если военная каста хочет извлечь из этого пользу, она впадает в оптический обман ложных выводов. Лучшие головы в Генеральном штабе были не только против оккупации Рейна и приграничных областей, но и вообще против форсированного вооружения. Главнокомандующий рассказал мне об этом подробности, которые всякий позднейший историк обозначит как неправдоподобные. Ситуация поистине парадоксальная: военная каста не прочь продолжать войну, но архаическими средствами. Сегодня же войну ведет техника.

В эту сферу врываются новые властители, пренебрегающие древним понятием военной и рыцарской чести. При изучении документов я подчас удивлялся упрямству Кньеболо, его мелочной политике, как, например, спорам о казни горстки невиновных. Этого никогда не понять, если не видеть за этим волю к разрушению Nomos’a, [261] закона ( греч .). которая неизменно им руководит. Сформулировать это можно внепартийно: он хочет создать новый уровень. И поскольку в его рейхе еще много чего от средневековья, то крутизна подъема особенно велика.

В политическом аспекте человек — почти всегда mixtum compositum. [262] сложная смесь ( лат .). Во множественном числе на него притязают времена и пространства.

Я, например, по происхождению и наследию — гвельф, в то время как государственные взгляды у меня — прусские. В то же время я принадлежу немецкой нации, а по своему образованию — европеец, пожалуй, даже гражданин мира. В эпохи конфликтов, подобные современной, кажется, что внутренние колесики движутся друг против друга, и наблюдателю трудно распознать, куда направлены стрелки. Если бы на нашу долю выпало великое счастье и высшие миры познали бы нас, то колесики работали бы слаженно. Жертвы бы тоже обрели смысл: оттого мы и обязаны стремиться к лучшему — не только из соображений собственного счастья, но и памятуя о культе мертвых.

Париж, 2 апреля 1944

Прощальный завтрак в честь Фолькмара-Френцеля, лейпцигского издателя, который возвращается к своей профессии, поскольку его книги, машины и здания стали жертвами бомбардировок. Заодно я побеседовал с Дамратом, священником потсдамской гарнизонной церкви. Главнокомандующий направил туда Хофаккера, чтобы тот не вздумал отказываться от нашего общества. Дамрат процитировал изречение, коим он увековечил большой колокол в Потсдаме. В связи с этим он вспомнил одно место из писем Фридриха Вильгельма I Леопольду Дессаускому: «Если бы я занимался только обустройством страны, а не обращением своих людей в христианство, мне бы ничего не помогло. Кто не верен Богу, тот и мне, человеку, не будет верен».

К этому можно было бы присоединить слова Леона Блуа: «Il n’y a plus de serviteurs dans une société qui ne reconnaît plus Dieu pour maître». [263] «Кто не признает Бога господином, тот не служит и обществу» ( фр .).

Вечером отъезд в Кирххорст, куда меня отпустили на несколько дней по делу Эрнстеля. Надеюсь также увидеть его в Вильгельмсхафене, где он все еще сидит под арестом, ибо дело его не решено. Однако на свободе он должен быть прежде, чем разразится катастрофа.

В поезде, 3 апреля 1944

Поезд сильно запаздывал, что было естественным при бомбардировках железных дорог и вокзалов. Чтение: дневники Байрона и «Les Moeurs curieuses des Chinois».

У окна два молодых офицера танковых войск, у одного из них хорошее лицо. Тем не менее уже целый час они говорят об убийствах. Один вместе со своими товарищами собирался утопить в озере заподозренного в шпионстве местного жителя; другой придерживался того мнения, что после каждой диверсии против войскового соединения нужно ставить к стенке не меньше пятидесяти французов. «Тогда перестанут».

Спрашиваю себя, как могло в такой короткий срок распространиться это каннибальское сознание, это абсолютное зло, эта сердечная черствость по отношению к себе подобным и чем объяснить столь быстрое и всеобщее одичание? Учитывая возраст, неудивительно, что христианская мораль ничуть не затронула этих молодых людей, но было бы вполне естественно предполагать, что у них в крови еще сохранились чувство рыцарской чести, древнегерманская стать и сознание справедливости. Ибо не так уж они и плохи сами по себе и готовы на жертвы, достойные восхищения. Остается пожелать, чтобы к их бесспорной характеристике «без страха» добавилось бы еще и «без упрека». Одно становится ценным только благодаря другому.