Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

По вечерам я давно уже начал перечитывать Сен-Симона. Мне кажется, что я никогда еще так не наслаждался элегантностью отдельных выражений, теми нюансами, коими оттеняются прежде всего описания характеров и их иерархия, — растешь и как читатель.

Париж, 16 февраля 1944

Визит д-ра Гёпеля; он только что вернулся из Ниццы и привез мне песочные часы. Их форма указывает, пожалуй, на XV или XVI век; возраст окрасил стекло в цвет опала, так что красноватый песок струится как бы за вуалью, сотканной временем. Эта вещица мне весьма кстати, поскольку вид механических часов все более меня раздражает, особенно во время беседы, чтения, тихих размышлений и штудий, чью длительность нельзя высчитать с точностью до минуты, — пусть этим займется стеклышко. Время песочных часов иное, оно интимней связано с жизнью, не отбивает каждый час и не передвигает стрелки. В них живет еще то время, которое течет, струится, иссякает, — время ненапряженное, неритмизованное.

Вечером зондерфюрер докладывал о способах и разных ухищрениях, с коими следует допрашивать сбитых английских и американских летчиков, выуживая у них сведения. Техника таких процедур омерзительна; еще наши деды сочли бы ниже своего достоинства задавать пленнику даже простейшие из подобных вопросов. Нынче один для другого стал особым сырьем, материалом, который должен работать, доставлять сведения и прочее. Такое состояние можно обозначить как возвышенный каннибализм. Не прямо попадаешь в руки людоедов, хотя и такое возможно, но становишься жертвой психологов, химиков, исследователей расы, так называемых врачей и других испытателей. Так на больших полотнах Босха диковинные бесы расчленяют и вспарывают адскими инструментами голых людей — свою добычу.

Из деталей записал замечание, «что курящие словоохотливей некурящих».

Париж, 18 февраля 1944

Новый звонок из Вильгельмсхафена, где тем временем побывала Перпетуя и, проявив незаурядную настойчивость, проникла в тюрьму. Во вторник еду по делам сына в Кирххорст и Берлин. Главнокомандующий, которому я дал об этом знать через Венигера, заметил: «Это один из тех случаев, когда своего генерала можно просить об отпуске».

Так мы отдаем долги отцам, в связи с чем бездетное существование в наших сотах напоминает существование трутня, если, конечно, естественное плодородие не заменить метафизическим, — тогда индивидуум, будь он клириком, жертвователем или покровителем, может войти в патристический чин.

После полудня в коридоре перед моим бюро в «Мажестик» раздался шум. Какой-то ефрейтор из летчиков столкнулся там с женщиной, которая, по-видимому, уже давно морочила и портила солдат, — и тут же, под дикие вопли с обеих сторон, схватил ее за руку и стал пинать ногами. Я посмотрел на эту группку: мужчина нагло, сверкая глазами, уставился на женщину, но и она в свою очередь глядела на него, как хорек, налетевший на змею. Я приказал взять обоих.

Удивительна та великая слабость, какая-то опустошенность, посещающая тебя, когда ты вот так отдаешься ненависти.

Продолжаю Сен-Симона. Сознание у этого графа вполне современное; двор изображается как большая молекула органической химии. Социальные отношения между людьми, их градация до тончайших оттенков… Перед этим пасуют гораздо более молодые авторы, такие как, например, Стендаль. Для Сен-Симона характерно также, что он понимает свою задачу, свою ответственность; в его позиции кроется историческая боль, знание жителя латунного города.

Продолжаю Послание к Коринфянам. Символика Христа полностью посвящена отношению человека к Богу, в то время как в символах Павла на передний план выступает отношение человека к человеку и преображенная жизнь общины. Это есть умаление, которое всегда будет встречаться в истории богатства мира сего, — полнота должна уменьшиться, переходя от основателя к управителю. Это правомерно и для владычных особ, и для искусства. Такое умаление в субстанции, несущее с собой умножение атрибутов, можно наблюдать, например, при сравнении Босха и Брейгеля.

Подобно тому как отдельные места Ветхого Завета отражаются в Новом, словно в увеличительном зеркале, так и великолепная 13-я глава Послания к Коринфянам представляется мне аналогией Песни Песней Соломона. Она содержит удивительные речения, например такое: «Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится».

Значителен и стих 12: «Теперь же мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу». Перевод enigma как «гадательно» лишает текст примеси платоновского учения об идее, украшающего текст греческий. О таких местах можно размышлять целыми днями.