Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

После полудня в Осеннем салоне на авеню Токио, поглядеть на картины Брака, {175} 175 Брак Жорж (1882–1963) — французский живописец, один из основателей кубизма. Сам термин «кубизм» был произведен от выражения, употребленного одним из критиков, назвавшим работы Брака «кубическими странностями». В 1961 г. стал первым художником, при жизни удостоенным выставки в Лувре. которого собираюсь навестить в понедельник. Я нашел их выразительными как по композиции, так и по цвету и исполненными с бо́льшим чувством, чем у Пикассо. Мгновение, которое они для меня воплощают, — то самое, когда мы восстаем из нигилизма и материя сбивает нас в новые композиции. Соответственно этому разорванные линии сменяются закругленными, а из красок особенно удались интенсивно-синяя и темно-фиолетовая, искусно переходящая в мягко-коричневый бархат.

Выставка изобиловала картинами. Впечатление было такое, что живописцы, как и вообще все художники, невзирая на катастрофу, инстинктивно продолжают творить дальше, подобно муравьям, восстанавливающим полуразрушенную постройку. Возможно, это только поверхностный взгляд, и в недрах великого разрушения на большой глубине пролегают уцелевшие артерии. Этим повязан и я.

Разглядывание картин, как всегда, стоило мне большого напряжения; обилие произведений искусства захватывает, как магическое действо. И если мы с какими-то из них подружимся или приобретем их, введя в свой дом, то и у нас прибавится от их силы.

Париж, 2 октября 1943

Депрессия; в это время я, как обычно, худею.

За завтраком продолжал читать Евангелие от Матфея. История со статиром, который ученикам предстоит найти в утробе рыбы, по-видимому — позднейшая магическая вставка, она противоречит простоте текста, цель которого — спасти, а не озадачить, как это обычно бывает при чудесах. Гл. 16, стих 14 свидетельствует, что лишь некоторые удостаиваются земного воплощения: названы Иоанн, Илия и Иеремия. Возможно, что такая вера особенно распространяется на пророков. В этом и в некоторых других местах сохранилась, по-видимому, еще мелкая расхожая монета тех разговоров, от коих в основном тексте остались одни золотые.

Среди почты письмо от старшего лейтенанта Хойслера с Кубанского плацдарма. Он пишет, что погиб д-р Фукс, к которому мы тогда в Шаумяне заходили в гости.

После полудня прогулка по лесу и набережным с докторессой. Деревья у пруда в Сюрене: красноватые, как вино, блеклые, золотисто-коричневые отражения в чистой воде, окаймленной водорослями и травами. Ненадолго зашли в парк Багатель. Там я напрасно высматривал золотого язя. Зато увидел кувшинку, наподобие гиацинта развернувшую свои нежные цветки с остроконечными лепестками. Листья, куда насекомые уже вписали свои иероглифические ходы, тронуты осенью, и, как венок из покрытых красным лаком клейм, сердцеобразно опоясывают цветущее чудо.

Вечером листал монографию Грапуйо о французской прессе, испытывая чувство, будто заглянул в лабиринт огромной клоаки. Свобода прессы в области политикосоциальной — то же самое, что свобода воли в области метафизической; она относится к проблемам, которые всегда возникают и которые никогда не разрешить.

Париж, 3 октября 1943

Утром читал Евангелие от Матфея дальше. Там в 18,7 сказано: «Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, чрез которого соблазн приходит».

Здесь in nuce [204] в самой сути, кратко ( лат .). дано отграничение предопределенности от свободной воли, и это место, безусловно, принадлежит к тем, которые вдохновляли Боэция.

Я был кроток и укрощу себя вновь.

Париж, 4 октября 1943

После полудня с Жуандо у Брака, в его маленькой, теплой, выходящей окнами на юг мастерской, близ парка Монсури.

Нас встретил человек среднего роста, но крепкого сложения, лет примерно шестидесяти, в синей полотняной куртке и брюках из коричневого вельвета. Удобные домашние туфли из кожи, мягкие шерстяные чулки и постоянно дымящая сигара усиливали впечатление свободы в привычной обстановке. Выразительна была голова — четкой формы, с густыми и абсолютно седыми волосами; прекрасные глаза цвета голубой эмали и, как линзы на увеличительных стеклах, необычайно выпуклые.

Стены были увешаны и заставлены картинами. Особенно мне понравилось изображение черного стола, поверхность которого не столько отражала, сколько одухотворяла стоявшие на нем сосуды и стаканы. Начатый натюрморт стоял на мольберте, унаследованном еще от отца, ибо толстыми слоями на нем лежала засохшая краска, свисавшая разноцветными сталактитами.