Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

Париж, 25 июня 1943

В первой половине дня пришел д-р Гёпель, рассказавший о своем посещении дома, где умер Ван Гог. Там ему удалось поговорить с сыном врача, лечившего художника, он назвал и его имя, кажется д-р Гаше. Гёпель полагает, что в таких случаях духовно вялая среда скорее может предотвратить катастрофу, — хорошо, что Гёльдерлин попал к ремесленнику. Гаше был удивительно сдержан: «Никто не знает, что о нашей беседе напишут через пятьдесят лет». Это, пожалуй, верно, но неуправляемо; наши слова — броски, мы не знаем, в кого они попадут за высокой стеной времени. Особенно если нас окружают великие индивидуальности; они — факелы, светящие во тьме забвения.

Потом пришел полковник Шаер. Разговор о Кирххорсте, где его сестра, еще до нас, сидела под арестом в доме священника. Здешняя так называемая служба безопасности, дабы шантажировать богатых французов, связалась, по-видимому, с французскими уголовниками; для начала им было поручено раздобыть фотографию, на которой бы их жертва изображалась в обществе масонов.

Шаер рассказал также, что последний налет на Западную Германию за одну ночь уничтожил шестнадцать тысяч человек. Картины поистине апокалиптические; огонь низвергался с неба дождем. Пожар вспыхнул от смеси фосфора с камедью, — смеси, охватывающей все живое неугасимо, неотвратимо. Говорят, что видели матерей, бросавших своих детей в воду. Этот ужасный подъем преступности вызвал некое подобие безумия; ожидают неслыханного возмездия, применения еще более изощренного оружия, находящегося уже в боевой готовности. Люди цепляются за надежду на новые средства, в то время как потребны лишь новые мысли, новые чувства.

Потом принялся за письма. Мне показалось, что снова, после долгого перерыва, я получил любовное послание от Огненного цветка, но тут же разглядел, что это почерк не ее, а ее матери. Та сообщала мне, что дочь ее умерла, и не где-нибудь, а в Париже! Я знал, что она стремилась в этот город и достигла своей цели, на этот раз не услышав во сне предупреждения — тьмерес: се смерть! Эта девушка, что написала мне сперва то странное письмо в Бурж, Капую 1940 года, вошла в мою жизнь романтическим видением. Взяв духовно за руку, она повела меня по своему саду, с его за́мком, где на флюгере развевалась надпись: «Делай то, что тебе нравится». Мы виделись несколько раз, за считанные годы она прислала мне сотни писем. Этот внезапный расцвет, это духовное раскрытие, как в оранжерее, явило собой зрелище, наблюдение которого могло заполнить менее занятого человека; тогда мне это казалось расточительством, но нынче я разгадал его смысл. Думаю, что найду его в стопках поспешно исписанной бумаги: в последнее время она искала настоящего читателя, доброго друга. И не ошиблась.

Было также письмо из Цвикледта от старого чародея Кубина, чьи астрологические знаки все более замысловаты и все более глубокомысленны. Это настоящие послания, идеограммы, вовлекающие глаз в сновидческие водовороты. В одном месте я, кажется, уловил кое-какой смысл: «— — в конце концов только астральный театр, где наша душа представляет самое себя — — Я!!!»

Вечером, как теперь почти ежедневно, одинокая прогулка в Буа. Здесь я впервые увидел малого пестрого дятла, самого мелкого из данного семейства, и нашел его поведение полностью соответствующим тому превосходному описанию, которое дал ему Науман. Я поведал об этом Генриху Штюльпнагелю, всегда открытому для таких сообщений.

Может быть, мне бы стоило собирать материал для описания того исторического отрезка, когда бодрствовало мое сознание, т. е. с 1900 года до конца нынешней войны, — я мог бы воспользоваться своей собственной историей и тем, что видел и слышал от других. Правда, речь могла идти только о записках, на остальное у меня нет времени; да и молод я еще для этого.

Закончил Книгу Варуха, ее последняя глава знаменательна подробным описанием магических культов и идолопоклонничества. Она относится к тем текстам Писания, которые примыкают к миру Геродота.

Париж, 26 июня, 1943

У Грюэля. Общение с ним и беседа о сортах кожи и разновидностях переплетов всегда дает мне представление о позднем, изысканном расцвете ремесел. Какое удовольствие жить в городах, населенных людьми только такого типа! Может быть, именно таких людей создавал Тамерлан, добывая со всего света художников и мастеров, как разноцветных птиц для своих вольеров.

Потом в небольшой церкви Сен-Рок, на чьих ступенях я каждый раз вспоминаю Цезаря Бирото. Впрочем, и в нее вкраплен маленький символ Парижа — раковина улитки.