Юрий Емельянов - Хрущев. Смутьян в Кремле

Перейдя к разбору деятельности Сталина в послевоенные годы, Хрущев уверял, что в то время, как «страна переживала период послевоенного энтузиазма… Сталин стал еще более капризным, раздражительным и жестоким; в особенности возросла его подозрительность. Его мания преследования стала принимать невероятные размеры. Многие работники становились в его глазах врагами. После войны Сталин еще более оторвался от коллектива. Он все решал один, не обращал внимания ни кого и ни на что». На самом деле в эти годы болезненное состояние Сталина не позволяло ему заниматься делами столь активно, как прежде, и с февраля 1951 года он даже передоверил подписание правительственных документов троице в составе Маленкова, Берии и Булганина.

Хрущев уверял, что из-за «мании преследования» Сталина «именно в это время появилось на свет так называемое "Ленинградское дело"… Факты показывают, что "Ленинградское дело" было одним из проявлений сталинского произвола над партийными кадрами». Снимая с себя ответственность за осуждение Вознесенского и других, Хрущев заявлял: «Большинство членов Политбюро в это время не знали всех обстоятельств этого дела и не могли вмешаться».

Особое внимание Хрущев уделил конфликту с Югославией. Уходя от разбора подлинных причин этого конфликта, Хрущев заявлял: «Сталин в этом играл постыдную роль». Он уверял, что в этом конфликте проявилась «сталинская мания величия». В доказательство Хрущев приводил фразу, которую якобы сказал Сталин: «Стоит мне пошевелить мизинцем, и Тито больше не будет». Затем Хрущев высмеивал эту выдуманную им же фразу.

По Хрущеву, получалось, что следствием пребывания Сталина у власти стало экономическое и научно-техническое отставание страны. Хрущев уверял: «Мы не должны забывать, что из-за многочисленных арестов партийных, советских и хозяйственных деятелей, многие трудящиеся стали работать неуверенно, проявляли чрезмерную осторожность, стали бояться всех новшеств, бояться своей собственной тени, проявлять меньше инициативы в своей работе». На самом деле даже в период наибольших репрессий советские люди успешно осваивали новую технику и активно применяли новаторство. Вследствие этого хозяйство страны развивалось темпами, невиданными ни прежде, ни после этих лет.

Хрущев обвинял Сталина в незнании жизни. Он заявлял: «Он знал страну и сельское хозяйство только по кинокартинам. А эти кинокартины приукрашивали положение в сельском хозяйстве». Между тем многочисленные свидетельства очевидцев показывали, что Сталин отличался тем, что по любому обсуждавшемуся в правительстве вопросу тщательно собирал достоверную информацию, беседовал с лучшими специалистами в данной области, сопоставлял их мнения в свободной дискуссии, старался получить наиболее реалистичное впечатление.

Еще недавно Хрущев определял качество политического воспитания коммунистов по числу кружков, в которых изучались биография Сталина и «Краткий курс ВКП(б)». Теперь, признав в конце своего доклада негодность «Краткой биографии Сталина», «Краткого курса истории ВКП(б)», высмеяв памятники, сооруженные в честь Сталина, а также слова в «Гимне Советского Союза» о Сталине, Хрущев призвал «по-большевистски осудить и искоренить культ личности, как чуждый марксизму-ленинизму». Одновременно он потребовал «восстановить полностью ленинские принципы советской социалистической демократии, выраженные в Конституции СССР». При этом Хрущев не упоминал о том, что текст Конституции СССР был тщательно отредактирован Сталиным и содержал многие положения, написанные им лично.

Вспоминая это заседание, Н.К. Байбаков писал о потрясении, которое испытывали первые слушатели доклада Хрущева: «Хорошо помню и свидетельствую, что не было тогда в зале ни одного человека, которого этот доклад не потряс, не оглушил своей жестокой прямотой, ужасом перечисляемых фактов и деяний. Для многих это все стало испытанием их веры в коммунистические идеалы, в смысл всей жизни. Делегаты, казалось, застыли в каком-то тяжелом оцепенении, иные потупив глаза, словно слова хрущевских обвинений касались и их, другие, не отрывая недвижного взгляда от докладчика. С высокой трибуны падали в зал страшные слова о массовых репрессиях и произволе власти по вине Сталина, который был великим в умах и сердцах многих из сидящих в этом потрясенном зале».

«И все же, – замечал Байбаков, – что-то смутно настораживало – особенно какая-то неестественная, срывающаяся на выкрик нота, что-то личное, необъяснимая передержка. Вот Хрущев, тяжело дыша, выпил воды из стакана, воспаленный, решительный. Пауза. А в зале все так же тихо, и в этой гнетущей тишине он продолжил читать свой доклад уже о том, как Сталин обращался со своими соратниками по партии, о Микояне, о Д. Бедном. Факты замельчили, утрачивая значимость и остроту. Разговор уже шел во многом не о культе личности, а просто о личности Сталина в жизни и быту. Видно было, что докладчик целеустремленно «снижает» человеческий облик вождя, которого сам недавно восхвалял. Изображаемый Хрущевым Сталин все же никак не совмещался с тем живым образом, который мне ясно помнился. Сталин самодурствовал, не признавал чужих мнений? Изощренно издевался? Это не так. Был Сталин некомпетентен в военных вопросах, руководил операциями на фронтах "по глобусу"»?