Ариела Сеф: Рожденная в гетто

Когда меня окончательно решили увезти из гетто, то мальчики тоже хотели пойти вместе со мной. Но у них не было шанса. Два мальчика, с явно семитской внешностью. Пристроить их было невозможно. Так и погибли эти ни в чем неповинные дети.

В сорок третьем году в гетто стали рыть подкоп, «малину», куда можно было бы спрятаться во время бомбежек; русские уже наступали; люди надеялись туда уйти и во время облав. Но нас туда не взяли из-за меня, маленького ребенка – вдруг не вовремя заплачет.

А гетто все сокращалось; евреев все активнее расстреливали или вывозили в лагеря.

В сентябре сорок третьего всю семью дяди Рувима, вместе с другими пятью тысячами евреев, немцы вывезли из гетто. Их отправили в Эстонию. Дядя Рувим уже был болен, и с ним поехал в тот же лагерь его сын, двенадцатилетний мальчик Боря. Говорят, он был незаурядным молодым человеком с ярким поэтическим и математическим талантами, а пока придумывал какие-то приспособления для всего гетто, одно из них – как воровать электричество. Боря все время оставался с отцом, хотя понимал, что отца вряд ли отправят на работу. Больше их никто не видел. А жена дяди Рувима Бася с дочерью выжили и к моменту освобождения оказались в Американской зоне. Впоследствии они уехали в Канаду.

Ее сестра Маруся с мужем, приезжая из Швейцарии и Израиля в Париж, находили меня, очень опекали, водили по ресторанам и выставкам, покупали какие-то вещи и с большой теплотой говорили о моем отце, видимо, со слов Баси.

Через молодых подпольщиков родители узнали, что маленькую девочку, симпатичную блондинку, можно пристроить в детский дом, где директором был доктор Баублис. Отец знал его немного до войны как коллегу, и дело было за малым: надо было подкупить охрану или пролезть через дыру в колючей проволоке, выйти ночью из гетто с ребенком, отнести его за десяток километров и подбросить у детского дома.

Вся семья плакала.

– Как? Зимой в двадцатиградусный мороз оставить почти на улице одну, всеми любимую, красивую девочку?

Четырнадцатого декабря 1943 года отец сделал мне укол снотворного и, переодевшись крестьянами, они с мамой выбрались из гетто, и отец понес меня в этот детский дом; оставил под дверью в подъезде в мешке с запиской: « Я, мать-одиночка, не могу воспитывать ребенка и прошу мою дочь, Броню Мажилите, взять на ваше попечение ».

Девичья фамилия мамы была Майзелите. Так меня подбросили. Видимо, когда я проснулась и стала орать от страха, меня и подобрали. Отцу удалось, через тех же подпольщиков, дать знать доктору Баублису, кто «скрывается» под этим именем.

Всего в этом детском доме за время оккупации благодаря Баублису спаслось более двадцати еврейских детей.

На следующее утро папа с мамой пробрались назад в гетто. Скрыться им было негде. Обо мне какое-то время новостей не имели. Отец все ходил под конвоем на аэродром; мама оставалась в гетто.

Тем временем евреев в массовом порядке депортировали в другие лагеря или убивали.

В декабре 1943 года вывезли и семью дяди Макса: его с сыном, красавицу дочку Ривочку и жену. Их всех отправили в лагерь Shanser. У дяди Макса был дебильный сын, и их двоих довольно скоро переправили в Аушвиц. Там они и погибли. А жена Макса и дочь выжили. Мать поселилась в Израиле, вышла второй раз замуж, а дочь – в Америке.

Мама потом мне часто рассказывала, какие разные люди населяли это гетто. Был там знаменитый профессор – доктор Элькис, которого немцы готовы были даже отпустить. Он был известным человеком и врачом и до прихода Гитлера жил в Германии.

Он с женой, немолодые люди, отказались уезжать и остались со своим народом. Доктор Элькис погиб.

С ним в гетто работала молоденькая медсестра, у которой он в марте сорок второго года принял роды. В подвале, чтоб никто не слышал криков мамы или ребенка. Муж медсестры, Маркус Камбер, в первые дни войны попал в Шестнадцатую Литовскую дивизию и ушел на фронт, ничего не подозревая о будущей дочери. Опекал девочку и помог спасти тот же доктор Элькис.

Был также доктор Захарьин – всеми уважаемый до войны человек и хирург, который сказал моей перепуганной маме:

– Ну, умрет так умрет. Какая разница. Да и кем она станет, если выживет? Будет одной проституткой больше.

Я выжила и выросла, а он себя не спас. Он был замечательным врачом от Бога. Подпольщики очень хотели увезти его в партизанский отряд, но он не поехал без своей старшей медицинской сестры, хотя двух других его медсестер туда переправили до него, а эту обещали переправить попозже. Он не был особым прислужником немцев. Гетто все сокращалось, и его тоже вывезли в Аушвиц, где назначили главным врачом среди заключенных. Говорят, он плохо к ним относился, особенно к своим же евреям из каунасского гетто. После войны его судили. Приговор был суровым. Я точно не помню какой.