С Ланда: Ян Потоцкий "Рукопись, найденная в Сарагосе"

На беглый взгляд «Рукопись, найденная в Сарагосе» может показаться традиционным просветительским романом, осмеивающим различные суеверия и предрассудки, в том числе дворянский предрассудок чести. В литературе уже обращалось внимание на связь некоторых образов и ситуаций романа с «Жаком-фаталистом» Дидро и с другими классическими произведениями этого жанра. Действительно, Потоцкий не без юмора описывает воспитание молодого Вордена и дуэльную хронику жизни его отца, возведшего правила дворянской чести до уровня катехизиса, определяющего все нравственные нормы поведения человека. Но этим правилам следуют не одни дворяне. В истории Зото, напоминающей позднейшие итальянские новеллы Мериме, разбойники и наемные убийцы из шайки Мональди оказываются порядочнейшими людьми, проявляющими в своем ремесле тонкое понимание чести.

На глазах у читателя происходит примечательная метаморфоза. Просветительское отрицание дворянской чести как грубого предрассудка Средневековья теряет в романе Потоцкого свою убедительность. Исчезает характерное противопоставление ложной дворянской морали «разуму» философа или «здравому смыслу» человека из народа. Потоцкий, немало заимствовавший из традиций испанского и французского плутовского романа, заметно изменил облик и художественную функцию героя этой литературы: ловкий и хитроумный слуга-бродяга, задорно осмеивавший все нелепые обычаи и нравы, превратился в отъявленного мошенника и пройдоху Бускероса, к тому же дворянина по происхождению. Чувство чести перестает быть у него привилегией одного дворянства: прохвосты и порядочные люди существуют во всех сословиях. Понятие чести исторически и социально локализуется и становится признаком определенной среды, культуры, обычаев. Старый Зото, проявляющий в вопросах чести щепетильность не меньшую, чем Хуан ван Ворден, очень точно выражается по этому поводу: «Да, я нападаю на людей из-за угла либо в лесу, как пристало человеку порядочному, но никогда не исполняю обязанности палача».

В отличие от Вольтера или Дидро, улыбка Потоцкого никогда не становилась саркастической, его насмешливое отношение к чрезмерному увлечению честью никогда не превращалось в ее отрицание. Истинная честь для Потоцкого совпадала с понятием порядочного человека, к какой бы среде он ни принадлежал. Альфонс ван Ворден, получивший самое строгое воспитание в дворянской семье, попадает в весьма странные и даже двусмысленные ситуации. Верный подданный короля и церкви, он скрывается от святой инквизиции; капитан валлонской гвардии, он проводит время среди разбойников и контрабандистов; католик, стойко отстаивающий свою веру, он дружит с маврами, цыганами, евреями и даже становится фактическим мужем двух своих кузин, воспитанных в мусульманском обычае. Во всех этих достаточно романтических перипетиях Альфонс ван Ворден остается человеком чести, мужественным до безрассудства, в любых обстоятельствах сохраняющим верность своему слову и в то же время не лишенным тонкой наблюдательности, здравого смысла и душевной отзывчивости. Это реальный человек со своей индивидуальностью и «частным», присущим только ему, взглядом на события, участником которых он был. Потоцкий сделал попытку раскрыть историческое время через личное восприятие человека, рядового дворянина, а не героя или государственного деятеля. Альфонс ван Ворден предшествует большой галерее героев, будь то персонажи исторических романов Вальтера Скотта или Гринев из «Капитанской дочки» Пушкина.

Конечно, историзм Потоцкого проявлялся преимущественно в психологической достоверности, с какой описывались впечатления и переживания капитана валлонской гвардии; в панораме событий еще не было общей исторической перспективы: это скорее мозаика, скрепленная сознанием автора-рационалиста, ставящего лабораторные опыты в метафизических целях. Но само понимание «опыта» и «метафизики» в романе свидетельствует о начавшемся преодолении просветительских норм мышления.

Фантастическое в «Рукописи, найденной в Сарагосе» объясняется вполне естественным образом. Обуянный злым духом Пачеко оказался бискайским акробатом, потерявшим глаз не в схватке с нечистой силой, а во время падения. В роли современника Клеопатры и очевидца событий древней Иудеи выступил старик, прислуживавший Уседам и начитавшийся разных книг и рукописных хроник из их библиотеки. Бесконечные мистификации, подставные лица, обманы, опьянение и прочая бутафория, рассчитанная на полную дискредитацию всего сверхъестественного, связывают роман Потоцкого с эпохой Просвещения.