Дмитрий Попов - Оранжевая принцесса. Загадка Юлии Тимошенко

О Кучме в те годы говорили разное.

Уважали как специалиста. Боялись его грубости и авторитарных замашек. У него была довольно противоречивая репутация: для классического самодура он был слишком хитер, для пьющего номенклатурщика — слишком хорошо разбирался в деле. На первый взгляд, Леонид Данилович был равнодушен к политике. Он был нормальным советским циником — на людях произносил нужные речи, над которыми сам же и посмеивался в курилке. В газетах читал исключительно последние полосы — юмор и спорт. Он был страстным болельщиком — благодаря поддержке его завода местная футбольная команда «Днепр» из второстепенного клуба стала двукратным чемпионом Украины.

Перестроечные разоблачения и дискуссии о прошлом и будущем страны новый директор встречал хладнокровно: «Я не политик, я ракетчик». Член ЦК компартии Украины, он не перекрашивался в демократа, ему это было просто не нужно. И в независимой Украине Кучма остался самим собой: директором завода. Властным, жестким, искушенным патриотом родного производства. А это востребовано при любом режиме.

Как депутат Верховной рады, а затем глава правительства при Кравчуке он представлял во власти директорское лобби. Плоть от плоти этой уникальной советской человеческой общности, он выражал самые характерные ее черты: здравомыслие и брутальность, умение договариваться с людьми и кромешную невоспитанность, грубую прямоту и мастерство интриги.

Его победа на президентских выборах в 1994 году означала, что в Украине настала эпоха крепких хозяйственников.

Его враги распространяли похожие на правду слухи о том, что Кучму финансирует Москва. Даже называли сумму: 50 миллионов долларов от близкого тогда к Кремлю олигарха Березовского. Цифры навсегда остались «маленькой тайной» между Кучмой и Ельциным, но очевидно было, что в схватке Кравчука с Кучмой Россия с ее огромным влиянием в Украине безусловно поддерживала крепкого хозяйственника. Рассчитывая на его будущую верность Кремлю, а также на украинские фабрики и заводы, которые можно будет потом по дешевке скупить.

К слову сказать, мечты о заводах были напрасны. Кучму вели к власти молодые «волки» — киевские, днепропетровские, харьковские, донецкие бизнесмены, и финансировали его вовсе не для того, чтобы после победы делиться с «москалями» своим имуществом. У них были иные интересы: новые хозяева украинской экономики собирались вместе с Кучмой управлять страной, распределяя собственность в тесном кругу приближенных к власти. Для этого ситуация в Украине нуждалась в стабилизации. Новый президент казался им гарантом спокойной жизни.

В итоге Кучма перехитрил всех. Кого приближать к власти, а кого удалять — в эмиграцию или в тюрьму, — он решал сам. Русскоязычное население при нем не испытало ни малейших репрессий, но русский язык так и не стал вторым государственным. Отношения с Москвой не стали ни лучше, ни хуже, чем при Кравчуке. При нем, как и при его предшественнике, Украина медленно дрейфовала прочь от России, потихоньку становясь независимым государством.

Внешнюю политику Кучма проводил по мудрой крестьянской пословице: ласковое теля двух маток сосет. От Запада он получал миллиардные кредиты, от России — дешевые газ и нефть. Взамен, как и во времена выборов, готов был обещать партнерам все, что они желали услышать, — хоть демократию и вступление в НАТО, хоть вечную верность славянскому братству. Его советники придумали умное название для такой политики: «многовекторность». Сам же Кучма подсмеивался над всеми своими «стратегическими партнерами» и считал как восточных, так и западных соседей наивными дураками, разыгрывая перед ними преданного, но недалекого друга.

Позже в своей книге «Украина — не Россия» Кучма вспомнит о запорожском войсковом судье Антоне Головатом, который хитростью уломал Екатерину Вторую отдать запорожцам плодородные кубанские земли: «Добиваясь своего, Антон Головатый, скорее всего, внутренне потешался над теми, кто видел в нем простака, не понимая, что это маска», — с большим пониманием дела раскрывал тему украинский президент.

Завидовал он только одному своему внешнеполитическому партнеру — Сапармураду Ниязову. Провозгласивший себя отцом всех туркмен и пожизненным президентом, Ниязов строил в нищей своей стране мраморные дворцы со светящимися фонтанами, переименовывал месяцы года и дни недели, возводил себе золотые памятники, запрещал балет и вообще мог позволить себе все, что только взбредало в его больную голову. Слушая хамскую трескотню депутатов собственного парламента, Кучма с тоской вспоминал туркменского друга, который слышал от своих подданых лишь хвалебные оды. При этом Кучма считал себя добрым правителем и, морщась при упоминании парламента, не смог бы, например, расстрелять Верховную раду из танков, как его российский друг Ельцин. Во-первых, прижимистому крестьянскому сыну было бы жаль красиво отреставрированного здания в центре Киева. Во-вторых, он всегда предпочитал торговаться, а не стрелять.