Кристиана Жиль - Никколо Макиавелли

О Макиавелли столько уже написано, что, кажется, было бы непростительной самонадеянностью вознамериться сочинить «свою», то есть совершенно оригинальную, не похожую ни на что из ранее созданного книгу. Разумеется, это не означает, что тема закрыта: о Макиавелли писали, пишут и будут писать — творец «макиавеллизма» вечно актуален, и каждая эпоха найдет, что сказать о нем. Это касается как узко специальных исследований, так и книг, рассчитанных на широкий круг читателей. Правда, автор, стремящийся казаться оригинальным, столкнется с почти непреодолимым препятствием, поскольку испытанный прием перелицовки (попытаться черное представить белым и наоборот) здесь не срабатывает — достаточно поработали как творившие демонический образ Макиавелли, так и возносившие его на пьедестал недосягаемой высоты. Для характеристики главного героя своей книги К. Жиль избрала, казалось бы, неожиданный ракурс, рисуя образ обыкновенного человека — этим определением открывается авторское обращение к читателю, им же книга и заканчивается.

Уже стало дурной модой «снижать» образ исторических знаменитостей, пытаться представить их «обыкновенными» людьми из «крови и плоти» (разумеется, из крови и плоти — из чего же еще?). При этом остается совершенно непонятным, почему даже спустя сотни лет помнят именно этих «обыкновенных» людей, тогда как миллионы других бесследно канули в бездну времени. К. Жиль настойчиво убеждает читателей, что ее герой — обыкновенный человек, однако фактический материал не менее упорно сопротивляется автору: что это за обыкновенный человек, занимающий высокий государственный пост, выполняющий ответственные дипломатические поручения Флорентийской республики, общающийся с папами римскими, королями и князьями, в прямом смысле слова вершащий судьбы государств и народов, творящий историю? Правда, в ответ на этот аргумент могут резонно возразить, что мало ли было в истории политиков и государственных деятелей, о которых сейчас с трудом вспомнят даже специалисты-историки. Верно, не эта деятельность обессмертила Никколо Макиавелли. Он — автор знаменитого трактата «Государь», можно сказать, автор единственной книги, поскольку все остальное написанное им не идет ни в какое сравнение с нею: как справедливо отмечает К. Жиль, Макиавелли писал плохие стихи, а его серьезные сочинения не находили отклика за пределами круга его близких друзей. Действительно, не будь «Государя», Макиавелли был бы сейчас знаменит не более, чем Салютати, Бруни, Пальмиери, Ринуччини, Гвиччардини и многие другие, чьи имена не вызывают никаких ассоциаций у подавляющего большинства представителей даже образованной публики.

Не вдаваясь в дальнейшую полемику по вопросу о том, каким — обыкновенным или необыкновенным — человеком был Никколо Макиавелли, хочу отдать должное автору этого биографического сочинения, предлагаемого ныне российским читателям. К. Жиль постаралась и в достаточной мере преуспела в своем стремлении показать Макиавелли не просто как исторического деятеля и политического мыслителя, а прежде всего как человека — на службе, в кругу семьи, в общении с друзьями и подругами, с сильными мира сего. Местами автору удается рассказывать о своем герое даже увлекательно, хотя я и не стал бы спорить с теми, кто, наверное, скажет, что можно было бы написать и еще более интересно. Думается, что К. Жиль больше заслуживает не порицания, а похвалы, поскольку приверженность к исторической правде перевешивает в ней желание поразвлечь публику — ей хватило благоразумия не соперничать по этой части с Александром Дюма.

Быть может, именно потому, что К. Жиль, отказавшись от намерения добавлять к несметному множеству ученых рассуждений философов, моралистов и политологов еще одно, свое собственное рассуждение, отправилась, одолжив лампу у Диогена, на поиски человека («обыкновенного человека»), в ее книге отсутствует хотя бы самая общая характеристика «серьезных» произведений Макиавелли — «Истории Флоренции», «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» и, что особенно бросается в глаза, «Государя». По этой причине вполне вероятно, что у некоторых (а может быть и у многих) даже и после прочтения этого повествования о жизни Макиавелли знаменитый флорентиец по-прежнему будет ассоциироваться прежде всего с «макиавеллизмом», ставшим синонимом политического, гражданского и человеческого коварства, двуличия, аморализма, жестокости и т. п. Позволю себе несколько восполнить этот досадный пробел, вместе с тем даже не пытаясь претендовать на оригинальность — достаточно лишь напомнить о том, что говорится по этому поводу в солидных исследованиях.