Зиновий Каневский - Жить для возвращения

На таких вечерах можно услышать совершенно душераздирающие истории, которые ровными голосами, без видимых эмоций — привыкли! — рассказывают воспитатели и учителя интерната. Например, такую. Девочка, их выпускница (в интернате учат девять лет по программе восьмилетки), никак не могла устроиться на работу по собственному выбору, ей всюду отказывали, где ласково, где резко. Она вслух произнесла фразу о бессмысленности дальнейшей жизни на этой земле. Фразу услышала женщина-библиотекарь, разузнала, где живет девочка (у всех детей этого интерната есть родители или хотя бы один из них, на выходные детей забирают в семью), и в тот же вечер положила в почтовый ящик только что вышедшую книгу Завьялова. На другой день девочка возродилась: она прочла О СЕБЕ, о таких, как она, обездоленных, но способных, ценой великих усилий, вернуть себе украденную долю. А дальше — как в рождественской сказке: девочку обласкали в библиотеке, взяли на работу, помогли продолжить учебу… Когда Владимир Иванович Завьялов услышал эту историю, он, по-моему, заплакал, и все вокруг — тоже. И все, наверное, подумали об одном и том же: ради одного ТАКОГО — стоило жить, страдать и написать хотя бы одну книгу!

«Сколько у нас Маресьевых?» — спросил себя однажды новосибирский журналист Николай Мейсак (сам, кажется, лишившийся обеих ног). И написал книгу о людях, обделенных судьбой. Вышло, что «Маресьевым» — несть числа. Безногие летчики и комбайнеры (действующие либо действовавшие до какого-то времени), слепой архитектор (главный архитектор Ташкента Зотов), слепой и лишенный кистей обеих рук бывший морской разведчик Дунайской флотилии Алексей Чхеидзе, слепоглухонемые от рождения дети и самая известная среди них — Ольга Ивановна Скороходова, ученая и поэтесса (я сейчас следую не по канве книги Мейсака, а пытаюсь назвать хотя бы очень немногих из людей с тяжелой и нестандартной судьбой).

…«Не родись красивым, а родись счастливым!» Родись, расти, добывай себе радости, разбивай (себе же) физиономию, становись счастливым, несмотря ни на что, даже если жизнь, как говорил Островский, кажется тебе невыносимой. Миллионы, можно сказать, миллиарды людей воспринимают подобные слова исключительно как литературное высказывание. Для тех же, кто волею судеб оказался обездоленным, эти слова — бесценный, спасительный призыв. До 1959 года я этого не понимал. Разве что выучил наизусть, как требовала школьная программа…

Из письма Натальи Давидович, вдовы Зиновия Каневского, к Мире Блинковой [5] Мира Блинкова — литературный критик, автор очерка «Секрет Зинка», опубликованного в Израиле. (май 1996)

Дорогая Мирочка!

Я так рада, что Вы будете писать о Зиночке, ведь он действительно необыкновенный и замечательный человек. Как Вы правильно сказали: «Он так грел, жизнь возле него становилась светлее и интереснее». Я это постоянно чувствовала и всегда считала себя самой счастливой. А на похоронах я увидела, что для очень многих его уход стал настоящим горем. Говорят, было несколько сот человек, шла бесконечная вереница людей и почти все наклонялись и целовали Зиночка. Так ведь можно только к близкому человеку, правда? А цветов было столько, что крышка не закрывалась, и тогда распорядительница велела половину цветов снять, и их положили сверху, так гроб и ушел вниз, засыпанный цветами.

Знакомые мне говорили, что никогда не видели, чтобы на частные похороны собиралось так много истинно переживающих людей. Если бы Зиночек мог видеть такое проявление любви к нему… А за пару дней до этого мне позвонила незнакомая женщина, которая о его смерти услышала по радио «Эхо Москвы», сказала, что она просто читательница и почитательница Зиновия Каневского и хочет проститься с ним, а в Союзе писателей не знали о дне похорон и дали наш телефон. Я ей ответила, что Зиночек был бы рад ее звонку, как он всегда радовался, получая письма от своих читателей из самых разных городов: значит, не зря он пишет, значит, его слова находят отклик.

Я сейчас разбираю его бумаги, далеко еще не все даже бегло просмотрела, и вот нашла две толстенные папки с письмами (наверное, будут и еще) знакомых и по большей части незнакомых людей. Среди них встречаются просто удивительные. Может быть, я некоторые перепишу для Вас. Вы просите поскорее прислать фотографии и что-то написать о Зиночке. Но вот ЧТО? Пожалуй, буду писать обо всем, что мне сейчас думается и вспоминается, не заботясь о том, годится это для печати или нет.