Ефим Гольбрайх - Былой войны разрозненные строки

У военных был усталый вид. Похоже, не первую ночь проводили они в трудах неправедных. Вели себя сдержанно, даже тактично. Когда отец что-то сказал матери по-еврейски, тихо попросили: говорите по-русски.

Наверное, только отец понимал, что видит нас в последний раз.

Мне шел шестнадцатый год, сестре едва минуло одиннадцать, старший брат учился в Ленинграде, там тяжело заболел и уже второй год лежал в больнице. Обыск был долгий. Скудное имущество наше тщательно проверялось, перелистывались все книги, бумаги. «Оружие есть?» равнодушно задали отцу обязательный, по-видимому, вопрос. Оружие? переспросил отец и с некоторым раздражением ответил, ножи, вилки». Личный гардероб отца: пальто и два костюма конфисковали и передали для продажи в комиссионный магазин. Мама заняла денег и пальто и один костюм выкупила — все надеялась, разберутся, выпустят.

В протоколе обыска, в качестве компрометирующего материала значилось: «Изъят комплект журнала «Нива» за 1907 год с портретами лиц царской фамилии». Именно так было записано. Это было и грустно и смешно. Впрочем, тогда это не было так смешно, как сейчас. От царя нас отделял не такой уж большой срок, и еще жили люди, которые не прочь были его вернуть. Как выясняется есть такие и сейчас. Но к отцу это не имело никакого отношения. Напротив, будучи совсем молодым, он стал эсером и совершил покушение на известного черносотенца шефа жандармов Витебской губернии.

В партию, считавшую себя продолжательницей традиций «Народной воли», его вовлек двоюродный брат Азарий Гольбрайх. Произошло это еще до революции 1905 года. Отцу было шестнадцать лет. Витебская партийная организация, имевшая, как и везде, боевую дружину, вынесла решение ликвидировать шефа жандармов, крупного царского чиновника, отличавшегося особой жестокостью по отношению к революционерам, большинство из которых были евреи. И выбор, или даже жребий пал на отца. А может, он сам вызвался теперь не узнать.

Акция была приурочена к массовому гулянью в Губернаторском саду по случаю какого-то праздника. Заранее были исследованы все заросли и кустарники на высоком берегу Успенской горки, все крутые тропы к Двине, где наготове ждала лодка с гребцами.

Мама в тот теплый летний вечер была в Губернаторском саду с Азарием. Вдруг раздался выстрел, началась суматоха. Выяснилось, что убит шеф жандармов. У мамы непроизвольно вырвалось: «Это сделал Абель!» Ее спутник страшно разволновался: «Кто тебе сказал?» и этим только подтвердил ее предположение. Азарий взял с нее страшную клятву, что она никогда, нигде и никому об этом не расскажет. Ведь отцу грозила смертная казнь! Покушение прошло в соответствии с разработанным планом и осталось нераскрытым. Отцу удалось скрыться. Впоследствии он проходил по другому делу и был выслан на три года в Архангельскую губернию, где отбывал ссылку по соседству с Ворошиловым с 1907 по 1910 год.

Царская ссылка не советская. Давались какие-то деньги на пропитание, отец жил в крестьянской семье, с ними ел, спал, работал. Они ему говорили: Аба! Оставайся у нас. Мы тебя оженим. Где-то надо было отмечаться, кто-то изредка проверял. И все.

От эсеров он отошел.

А мама держала слово, данное Азарию, до окончания гражданской войны. В 1916 году отца, на всякий случай, вновь посадили как неблагонадежного. Было это на третий день после женитьбы, родители еще жили на разных квартирах. Освободила его Февральская революция.

О своей революционной деятельности и ссылке отец ничего не рассказывал, вначале считая нас маленькими, а потом это стало небезопасно. Узнали мы об этом от его братьев. В наши более-менее сознательные годы отец не вел никакой партийной работы. В большой семье, из которой он вышел, было четырнадцать детей. Все они выросли интернационалистами тогда это слово не было бранным, женились и выходили замуж за русских, работали в партийных и советских органах, в науке.

Отец сотрудничал в газете «Заря Запада», впоследствии «Витебский пролетарий», затем «Витебский рабочий», был распространителем еврейской газеты «Дэр эмэс».

Двое: мой отец и еще один его брат, были расстреляны.

В тридцатые годы, когда стала создаваться Еврейская автономная область, отец стал получать из Биробиджана длинные, на две-три страницы, телеграммы, мама пугалась. В нашем понимании телеграмма могла состоять из одной строчки: встречай такого-то, поезд, вагон… Отца звали на ответственную работу, предлагали хорошие условия. Но он не решился. Как знать, быть может, если бы уехал остался бы жив.