Елена Прокофьева - Любовь и безумства поколения 30-х. Румба над пропастью

Когда Анатолий на ней женился, начался такой счастливый для нее период. А до свадьбы, до знакомства с ним, говорили, она себя так вела!

Мы не были с ней задушевными подругами. Она всегда занята, ни минуты свободной, то театр, то съемки. Я ночевала у них, но никогда не знала, придут они вечером или под утро. Мне кажется, Валя зазналась тогда. Муж у нее такой большой человек, она такая актриса, а мы с сестрой Надей – что? Учительницы.

Любовь у них с Толей была безумная. Он очень ее любил, это очевидно. И она, конечно, его любила. Но и ругались тоже. Я слышала. Но милые бранятся – только тешатся. Да и когда им было ругаться за год-то, господи! Он очень скучал без нее, если она уезжала, действительно. Но и самого его никогда дома не бывало. Он обедать прилетал. Входит в дверь, та-та-та, смеется, рассказывает, что там у них, поест и обратно, на службу. Он – как огонь, везде, во всем. Раз, раз, все быстро, поцелует – и нет его. Вспоминаю эпизоды такие, короткие. Жизнь у них была веселая.

Однажды мы гостили у них вместе с сестрой Надей, она в Пермском пединституте на биологическом факультете училась, приехала на каникулы. И мы все вместе пошли на вечер. Я с Толей танцевала, он так танцевал! Ну с ним будто на волнах плывешь. Он очень добрый был к нам, сестрам. А Вальку на руках носил! И без конца – банкеты, встречи, проводы. Все пили – то за Толю, то за Валю, вот она понемногу и спивалась».

После гибели Анатолия Серова Валентина жила только будущим. То есть сыном.

И творчеством.

На экраны вышли «Девушка с характером» и «Весенний поток». Она прославилась – уже как актриса, а не как вдова героя.

ТРАМ был преобразован в Театр Ленинского комсомола. Серова была задействована во всех заметных спектаклях. Первым серьезным сценическим успехом стала роль Павлы в пьесе Горького «Зыковы». Валентина говорила об этом спектакле: «Быть может, я так люблю „Зыковых” потому, что в дальнейшем мне выпало сыграть целую галерею молодых современных девушек разных сословий, но одного возраста, девушек, наделенных бездной качеств: честных, умных и добрых, но… „голубых” до чистой голубизны безоблачного неба и лишенных как живых человеческих характеров, так и каких-либо недостатков. Все эти девушки честно мыслят и поступают, взволнованно и высокопарно говорят, а препятствий у них нет, как нет и поля для борьбы, как нет искушений…»

В 1939 году на сцене в спектакле «Зыковы» Валентину Серову увидел Константин Симонов: молодой талантливый журналист, поэт, корреспондент армейской газеты, прославившийся своими репортажами о боях с японцами на реке Халхин-Гол.

Константин Михайлович Симонов родился 15 ноября 1915 года в Петрограде. В дворянской семье. При рождении его крестили Кириллом. Но вот беда: мальчик так и не научился выговаривать буквы «р» и «л». И, будучи самолюбивым, сменил имя – непроизносимое для него Кирилл на Константин. Чего, кстати, ему так никогда и не простила мать.

Серову Симонов всю жизнь называл «Васька». Потому что не мог выговорить «Валька».

Из-за этой картавости, из-за смуглой кожи и чего-то восточного, что было в облике Симонова, о нем ходили слухи, будто на самом деле настоящим отцом Константина Михайловича был еврей, соблазнивший его благородную матушку… Маловероятно. О своем отце Симонов предпочитал не писать в анкетах еще тогда, когда в еврейском происхождении не видели ничего страшного, зато иметь отца – дворянина, офицера царской армии, погибшего то ли в Первую мировую, то ли в Гражданскую, причем на стороне белых, – вот это было опасно. И Симонов правду об отце скрывал долго… И вообще проявлял малосимпатичный антисемитизм.

Его отца звали Михаил Агафангелович Симонов.

Мать – Александра Леонидовна, урожденная княжна Оболенская.

Воспитал его отчим, Александр Григорьевич Иванишев, военный, командир РКК.

Симонов называл Иванишева отцом. В воспоминаниях писал:

«Так как и отец, и мать были люди служащие, в доме существовало разделение труда. Лет с шести-семи на меня были возложены посильные, постепенно возраставшие обязанности. Я вытирал пыль, мел пол, помогал мыть посуду, чистил картошку, следил за керосинкой, если мать не успевала – ходил за хлебом и молоком. Времени, когда за меня стелили постель или помогали мне одеваться, – не помню.

Атмосфера нашего дома и атмосфера военной части, где служил отец, породили во мне привязанность к армии и вообще ко всему военному, привязанность, соединенную с уважением. Это детское, не вполне осознанное чувство, как потом оказалось на поверку, вошло в плоть и кровь.