Яков Павлов - В Сталинграде

Я видел, как закоптелые, обросшие солдатские лица осветились радостными улыбками, и в подвале полуразрушенного дома загремело «ура».

Это дружное наше «ура», видимо, испугало фашистов. Им почудилось, что начинается атака. Тишина была нарушена треском пулеметов, воем шестиствольных минометов, грохотом рвущихся мин и снарядов.

Огонь вскоре утих. Наши часовые бдительно несли свою вахту. А все отдыхавшие в подвале в тот короткий час затишья бойцы тихо беседовали между собой, вспоминали, как и где они отмечали этот праздник до войны, говорили о родных местах. Здесь, среди обугленных и обваленных зданий, где смерть каждый миг глядела нам в глаза, родные места, откуда мы пришли сюда, в бессмертный город на Волге, ярко жили в наших сердцах, в наших мыслях.

Вспомнил и я свою родную деревушку, наши синие леса, лазоревые озера, голубые от цветущего льна поля, вспомнил старушку-мать. «Эх, Анисья Егоровна, поглядела бы ты сейчас на своего Яшу!» — усмехнулся я про себя. В последний раз, перед самой войной, когда я приезжал на побывку к родным, она любовалась моим бравым видом, новеньким, отлично подогнанным обмундированием. А теперь вид у меня был нельзя сказать, чтобы привлекательный. Сколько бессонных ночей мы провели, не вылезая из своих ватников! Все пообтерлось, пропиталось насквозь гарью и кирпичной пылью.

И, несмотря ни на что, мы в этот праздничный день мечтали о том времени, когда закончим войну и вернемся к близким, родным. Мечтали об этом вслух. Люди у нас собрались со всех концов нашей великой страны. Сабгайда и Глущенко — украинцы, они частенько вспоминали родные степи. Абхазец Сукба не мог равнодушно говорить о садах и плантациях родного колхоза.

— Эх, кацэби (друг), приезжай после войны к нам, под Батум, таким вином, такими апельсинами угощу, что всегда помнить будешь! — говорил он, азартно размахивая руками и поблескивая красивыми темными глазами. [23]

Вступили в разговор узбек Тургунов, татарин Рамазанов, приглашая друзей к себе… Все мы стали за это время побратимами, близкими и дорогими друг другу. Многие из тех, кто встречал этот праздник в Сталинграде, отдали свою жизнь за Родину, которую любили глубокой, невыразимой любовью. Дорогие, замечательные люди!..

Воспрянули мы духом и еще упорнее отражали гитлеровские атаки, когда к нам из батальона доставили газету с докладом товарища Сталина 6 ноября 1942 года.

— Будет и на нашей улице праздник! — повторяли мы исторические слова вождя. Они ободряли нас в часы самых страшных вражеских обстрелов и атак, и по-прежнему неприступен был для гитлеровцев наш дом на площади 9 января.

В то время наш дом уже служил ориентиром на картах и именовался «Домом Павлова». Это название закрепилось за ним с первого дня, как мы захватили его. Первым так назвал его прибежавший с донесением санинструктор Калинин. Потом уже полковник Елин, интересуясь положением, звонил в батальон и спрашивал:

— Ну, как там «Дом Павлова»?

С тех пор наш дом под таким названием фигурировал и в сводках. Позже я узнал, что в «Правде» был напечатан очерк про наш гарнизон, и он тоже назывался «Дом Павлова».

Я об этом не знал и когда сам услышал это название, то не сразу догадался, что речь шла о нашем доме. А название это закрепилось и живет по сей день. Но солдатская честь моя требует сказать, что этот дом был не только домом Павлова, но и домом Александрова, Черноголова, Глущенко, Сукбы, Степаношвили и всего нашего гарнизона, который, не щадя жизни, выполнял приказ командования и стоял насмерть на своей позиции.

В послепраздничные дни мы жили предчувствием великих перемен. С первых же дней, когда наша дивизия высадилась на сталинградском берегу, у всех нас не было сомнений, что Сталинград никогда не будет взят гитлеровцами. Наши гвардейцы говорили: «За Волгой для нас земли нет!» И сколько бы металла и свинца ни обрушивал на нас враг, ему не удавалось сломить непоколебимого духа сталинградцев.

Враги были от нашего дома так близко, что мы в часы затишья слышали звуки их патефона, доносившиеся из ближайшего дома. Иногда какой-нибудь фашистский головорез, хлебнув для храбрости шнапсу, кричал нам на ломаном русском языке:

— Эй, ви! Скоро ми вас утопляйт в Волге…

— Врешь! — кричал кто-нибудь из наших. — Гвардейцы и в огне не горят, и в воде не тонут!

— А ну, ребята, — обращался я к бойцам, — дадим туда [24] огоньку, да такого, чтобы навек запомнил этот фашист нашу песенку: «Где эта улица, где этот дом…»